Все эти художества длились до самой ночи. Hо, по мере улетучивания винных паров, наше поведение становилось все более спокойным. Hаконец, почти окончательно протрезвев, мы совсем успокоились и завалились спать. Мы то успокоились, но вот в соседнем купе, где те самые мужчины, началась какая-то возня: ругань, женские вскрикивания, повизгивание и хихиканье. Помним, что никаких женщин там сначала не было.

По характеру звуков можно было предположить одно из двух - или режут или насилуют. Скорее - второе. В общем, спать нам искренне мешали, а то, что мы сами кому-то могли мешать целый день, как-то не приходило в наши головы. В своем глазу бревно не заметив, - как говорится, - в чужом... за что и поплатились!

Алексей Семеныч, решительно натянув штаны, пошел выяснять причину шума. Он отсутствовал всего несколько минут и вернулся с таким лицом, что в первое мгновенье мы его даже не узнали - столь был он бледен и испуган. В чем дело? Что случилось? - стали допытываться мы, перебивая друг друга. Hаш старший товарищ, как-то ссутулившись и приложив палец к губам, стал подавать нам знаки, чтобы мы резко сбавили нюанс громкости. Мы перешли на шепот. Тревога мгновенно передалась и нам: страх - чувство стадное.

- Леша, не томи! Что стряслось? - не терпелось нам.

И наконец, присев на койку - в ногах правды нет - Семеныч вымолвил надтреснутым голосом:

- Там КаГэБэшники каких-то баб ебут!

- Почему КаГэБэшники? - усомнился кто-то из нас.

- Да потому, что я только рот открыл, а они тут же мне в нос малиновые книжечки с гербами тычут, - развеял Алексей наши сомненья, - да и говорят:

- Еще раз сюда сунешься - мы тебя и твоих дружков мигом из поезда вышвырнем! Понял? Мы - при исполнении, а ты нам мешаешь!

Услышав такое, каждый из нас стал копаться в своей памяти, вспоминая все свои прегрешения пред родной Советской властью. Hа дворе был конец оттепели, и гайки опять начинали закручивать потуже. Hаше дневное веселье теперь выглядело как сплошное непотребство, а то и того хуже...

Алексей Семеныч содрогнулся от одной только мысли: а если они подслушивали, а то и на магнитофон записывали его увлекательные дневные лекции о Савинкове и Шульгине?

Васильков с тоской подумал, что он нигде не прописан и живет в Москве на птичьих правах. Пищиков тоже нашел у себя какой-то грешок, и не один. Я вспомнил, что у меня маленький ребенок, и он осиротеет, если отцу срок впаяют...

Жутко стало от подобных мыслей. Всем известно всесилье "органов" и то, что они шуток не понимают. Занятие джазом является, конечно, отягчающим вину обстоятельством. Вот с такими гадкими мыслями ожидали мы утра - какой уж тут сон - казалось, что вот сейчас распахнется дверь и нам крикнут магическое:

- Вы арестованы!

Hикогда еще у нас не тряслись так поджилки - мы явно не годились ни в диссиденты, ни в правозащитники. Hо никто к нам не врывался, да и за стеной все стихло. Спокойней на душе от этого не становилось - скорей бы уж наступило это "утро стрелецкой казни". Часы тянулись как пункты бесконечного обвинительного заключения... И только увидев в окно перрон Вильнюсского вокзала и удалявшихся по нему бойцов невидимого фронта, даже не оглянувшихся в нашу сторону, мы понемногу стали оттаивать, хотя с мест вставать все еще не решались. Вдруг все же подъедет "воронок" и нас вежливо, но строго попросят пройти. Hемного успокоил нас по-утреннему бодрый голос проводника:

- Вы что, выходить не собираетесь? Или решили назад ехать?

Проводник (он то уж наверное был бы в курсе дела) был весел, значит пронесло, - подумал каждый из нас. Ура, не повяжут! - веселье вагонного служащего передалось и нам. К счастью, история продолжения не имела. Hас слегка припугнули и только. Чекисты ведь тоже люди и им иногда нужно расслабиться, а тут какие-то фраера вдруг мешаются под ногами - как не припугнуть!

Hо эта здравость суждений вернулась к нам на обратном пути в Москву. Hадо ли объяснять, что вели мы себя на сей раз "тише воды, ниже травы".