- Не приходите в такое возбуждение.

- Бросили жребий, где кому стоять. Мне досталось более низкое место. Мой противник пытается нанести мне удар в голову. В первый раз я отскочил в сторону, во второй - отбил квинтой и ответил ударом в плечо. Малый до сих пор еще носит руку в кармане.

- Теперь тебе больше нельзя говорить, - сказал Нино, тихо выходя из-за постели. - Больше двух минут тебе нельзя говорить. Будь спокоен, я сам объясню все герцогине.

- Прошу тебя, - улыбаясь, сказала она.

- Этот господин де Мортейль, надо вам знать, человек как без темперамента, так и без честолюбия. При фехтовании у него такие холодные движения, как у англичанина. Он просто держал флорет неподвижно перед собой, и дядя Сан-Бакко, по своей близорукости, наткнулся прямо на него ртом.

- Что у меня еще есть все зубы, - пояснил Сан-Бакко, сильно постучав суставом пальца о зубы, - в этом было мое спасение, иначе он просто пронзил бы мне горло.

- Но не благодаря своему искусству, - страстно воскликнул мальчик.

Он схватил палку.

- Понимаете, герцогиня! Вот так он сделал. Это не был правильный arresto in tempo. В сущности это был страх! Он совсем не умеет фехтовать и просто держал перед собой оружие, чтобы дядя Сан-Бакко не мог ничего сделать. Фуй!

Он сердито забегал по комнате.

- Ты не должен был мириться с ним!

- Ну, успокойся, - ответил Сан-Бакко. - Он написал мне. Я не могу продолжать сердиться на человека мости, который дрался со мной.

- Так ты его очень ненавидишь? - спросила герцогиня.

- А разве он не заслуживает этого?

Мальчик выпрямился.

- Ведь он чуть не убил моего друга.

Он прислонился к креслу Сан-Бакко и сразу замолк.

Герцогиня сидела с другой стороны.

- Итак, вот где живут мои друзья, - сказала она, осматриваясь. - Здесь все имеет спартанский вид. Железная кровать, стол с книгами, кресло, три соломенных стула: все это редко расставлено на красных плитах. На стене у вас портрет Гарибальди, - как видно, о вас заботятся.

- И открытые окна, не забывайте этого. Морской ветер доносится с Ривы по узкой улице и беспрепятственно проникает в мою комнату. Внизу находится площадка, правда, всего в двенадцать метров шириной, но на что мне больше? Воздух, тень, молодость в качестве друга, к этому еще ваша улыбка, герцогиня: я больше, чем богат.

Она молчала, любуясь им.

- И весь дом наш! - с важностью заявил Нино. - Это удивительный дом. Обратите внимание, герцогиня, что каждый этаж заключает в себе одну комнату. В нижней - наша приемная и столовая, над ней живет мама, потом дядя Сан-Бакко, а на самом верху я.

- Значит, у тебя широкий вид?

- Все пять куполов Сан-Марко. И почти весь фасад Св. Захария. Но самое удивительное - это колодезь внизу на нашей маленькой площадке: он восьмиугольный, и у него есть крышка с замком. Каждое утро в самую рань приходит маленький горбун, слушайте только, маленький горбун в остроконечной красной шапке и отпирает его. Это очень таинственно.

- Ах! - быстро сказала она, - маленького горбуна я знаю... Нет, нет, это было раньше. В замке, где я жила ребенком, был один такой. Он гремел большой связкой ключей, и самого важного из них, ключа от колодца, не выпускал из рук даже во сне... Нино, я могла бы многое рассказать тебе.

Она задумалась. Час отдыха в этой приветливой комнате напомнил ей мирные часы ее собственного детства.

- Я тоже должен сказать вам так много, так много, - с воодушевлением ответил Нино. В ее голосе он почувствовал чары, которые захватили его. - И особенно, что я вас...

- А вот и музыка, - заявил Сан-Бакко, прислушиваясь. Нино подбежал к окну, весь красный и дрожащий.

"Я чуть не проболтался, что люблю ее!" - думал он, умирая от стыда и досады при этой мысли.

- Это слепые, - чересчур громко возвестил он. - Они расставляют фисгармонию! Настраивают кларнет, скрипку, рог... Труба! Бум! Ну, теперь пойдет!

"Нет, она никогда не узнает этого!" - поклялся себе мальчик, гордый и бледный, и вернулся на свое место. За окном носилась и рыдала музыка смерти Травиаты. Герцогиня покачала головой.

- Ну? Что же ты должен сказать мне? - спросила она, серьезно и дружески глядя на него.

Ему хотелось плакать. В душе он молил ее: "Только не это! Все остальное я скажу тебе". Он подумал минуту, а глубине души боясь, чтобы она не забыла своего вопроса.

- Например, о славе, - торопливо сказал он. - Когда в мастерской господина Якобуса говорят о славе, и не верю ни одному слову. Там вечно толкуют о том, что слава того или другого возрастает или уменьшается. Что за бессмыслица!

Он пожал плечами. Он понимал славу только, как нечто целое, внезапное, не поддающееся вычислению, покоряющее. Его удивляли и преисполняли презрением все рассказы о тайных ходах, ведших к ней, о суммах, уплаченных за нее, об уступках общественному мнению, о соглашениях с его руководителями, об унизительных домогательствах, о тайном румянце стыда... Нет, слава была таинством.

- Недавно я прочел, - торжественно сообщил он, широко раскрывая глаза, - что лорд Байрон однажды утром проснулся знаменитым.

- Как это прекрасно! - сказала герцогиня.

- Правда?

Его сердце вдруг опять забилось, как тогда, когда он, весь бледный, со вздохом положил книгу.

- Разве ты хочешь быть поэтом?

- Я не могу даже представить себе, как это выдумывают какую-нибудь историю. Нет, я не хочу выдумывать историй, я хочу переживать их. Я буду делать, как дядя Сан-Бакко, буду воевать с тиранами, освобождать народы и женщин, переживать необыкновенные вещи.

- Сделай это, мой милый, - сказал старик. - Ты не раскаешься.

- Но раньше я должен научиться так хорошо фехтовать, как ты.

- Еще немножко, и ты сможешь дать себя так отделать, как я.

- Разве у меня хорошие мускулы? - тихо спросил мальчик.

- Ведь я тебе говорил уже много раз. И желание иметь их у тебя есть, а это стоит большего, чем сами мускулы!

Музыканты заиграли "Santuzza credimi".

Сан-Бакко и герцогиня слушали. Нино кусал губы и думал:

"Но моей кости он еще ни разу не пощупал. Неужели дядя Сан-Бакко совсем не заметил ее?"

Он называл это своей костью, и каждый раз, как думал об этом, испытывал муки тайного позора. Это был железный прут корсета, который шел под его блузой с левого бока. Ремни охватывали предплечья. Он рассматривал это сооружение по вечерам, тщательно заперев дверь, с серьезными глазами и крепко сжатым ртом. Потом, разом решившись, срывал его, сбрасывал платье и, упрямо подняв голову, подходил к зеркалу.