Гейвин Максвелл

КОЛЬЦО СВЕТЛОЙ ВОДЫ

Джону Дональду и Мэри Мак-Леод из Тормора

КОЛЬЦО

Он венчал меня кольцом, кольцом светлой воды, Рябь которой вздымается из пучины морской. Он венчал меня кольцом света, Отблеск которого - на быстрой реке. Он венчал меня солнечным кругом, Слепящим глаза в небе летнем. Он короновал меня венцом белого облака, Клубящегося на снежной вершине горы. Опоясал меня ветром, кружащим по свету, Привязал меня к стержню смерча. Он благословил меня лунной орбитой, Безграничным ожерельем звёзд, Орбитами, отмеряющими годы, месяцы, дни и ночи, Орбитами, управляющими потоком прибоя И велящими ветрам, дуть или стихать.

А в центре кольца, Дух или ангел, волнующий тихий пруд, Не случайная вещь в природе, Касанье пальца, зовущее в какой-то миг Звёзды и планеты, жизнь и свет, Или же сбирающее тучи над холода вершиной, Преходящее прикосновение любви, Взывающее к жизни весь мой мир.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Когда я писал эту книгу о своём доме, я не назвал его настоящим именем. И это вовсе не из желания напустить таинственности, - любому любознательному не так уж и трудно будет выяснить, где я живу, - а потому, что публикация в какой-то мере может показаться жертвой, предательством по отношению к его удаленности и уединению, как если бы, сделав это, я подпустил к нему его врагов: промышленность и городскую суету. Я назвал его Камусфеарна, Ольховый залив, по названию деревьев, растущих на берегу ручья; но название ничего не значит, так как такие заливы и дома, пустые и давно нежилые, разбросаны по всему морскому побережью Западного нагорья и Гебридских островов, и в описании какого-либо из них читатель, возможно, узнает другие места, которые были дороги ему самому.

Ведь эти места - просто символы. Для меня и для других - символы свободы, то ли от тесных уз человеческих отношений и перенаселенных общин, от менее явного заключения в стенах кабинетов и расписаний, или же просто свободы от тюрьмы взрослой жизни и бегства в забытый мир детства, то ли от собственного, то ли всеобщего. Ибо я убеждён, что человек страдает в отчуждении от земли и от других живых существ в нашем мире. Развитие интеллекта обогнало его потребности, как животного, и всё же ради спасения он должен пристально вглядываться в какой-то клочок земли в том виде, в каком он был до того, как вмешался человек. Итак, эта книга о моей жизни в одиноком домике на северо-западном побережье Шотландии, о животных, которые жили там со мной и о некоторых людях, бывших моими ближайшими соседями на живописных утёсах у моря.

Камусфеарна Октябрь 1959 года Гейвин Максвелл

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ОЛЬХОВЫЙ ЗАЛИВ

Глава 1

Я сижу на кухне-гостиной, комнате, отделанной смолистыми сосновыми панелями, а на диване лежит на спине и спит выдра, подняв передние лапы вверх, на мордочке у неё выражение глубокой сосредоточенности, которое бывает во сне у очень маленьких детей. На каменной плите над камином высечены слова: "Non fatuum huc persecutus ignem" -"Не за блуждающим огоньком пришёл я сюда". За дверью плещется море, волны которого разбиваются на пляже не далее как на расстоянии броска камня, а вокруг занавешенные туманом горы. Стайка диких гусей проносится мимо и садится на коврик зеленого дерна. И кроме тихого довольного гомона их голосов, а также шума моря и водопада, стоит полнейшая тишина. Это место - мой дом вот уж более десяти лет, и какие бы перемены у меня в жизни не случились в будущем, он останется моим духовным очагом до конца моих дней. Дом, куда возвращаешься не с уверенностью встретить гостеприимные человеческие существа, не с ожиданием удобства и покоя, а к давно знакомым покрытым мхом утёсам и к рябинам, приветливо машущим тебе ветвями.

Я и не думал, что когда-либо вернусь жить на запад Шотландского Нагорья. Когда моё предыдущее пребывание на Гебридских островах закончилось, оглядываясь назад, я посчитал его лишь эпизодом, и отъезд оттуда мне казался бесповоротным и окончательным. Мысль о возвращении походила на положение отвергнутого любовника, умоляющего уже холодную любовницу, которой он больше не нужен. Мне тогда казалось, что я и в самом деле последовал за блуждающим огоньком, поскольку мне ещё предстояло узнать, что насилием нельзя ни добиться счастья, ни удержать его.

C cожалением вспоминая свои буйные подростковые годы, полагаю, что был искренним членом кельтской окраины, увлекавшимся шотландскими тканями и предрассудками.

Это вовсе не было результатом националистического мировоззрения, и мои устремления не могли найти себе выхода в этом направлении, так как в то время я ещё был отъявленным снобом, и движение это мне казалось по существу плебейским.

К тому же его поддерживала молодёжь, чьи притязания на Западное шотландское нагорье были так же сомнительны, как и мои собственные. Я и не стремился попасть в такую компанию. Здоровый и бодрый энтузиазм туристов из промышленных городов вызывал у меня тошноту, сходную с той, которую испытывал Макдональд из Бен-Невиса в книге Комптона Маккензи.

И вовсе не с ужасом, подобающим сохранившимся динозаврам, смотрел я на некоторых дремучих князьков, усы которых были так же длинны, как и их родословная, но с тем особым почтением, которое оказывают поклонники старых автомобилей машинам марки "Бентли" двадцатых годов. Ничто в моей молодости не вызывало у меня сомнений в предписанной верности установленного порядка, каким он был во времена моих предков. Для меня Западное шотландское нагорье состояло из лесов, где водятся олени и наследственные князьки, а также овцы. Туристы и Комиссия по лесоводству, к сожалению, нарушали романтическую жизнь местной аристократии.

Я был весьма обескуражен тем, что происхожу из равнинного семейства, которое жило на одном и том же месте более пятисот лет. И там-то я родился и вырос, хоть и числился шотландцем. Это был, несомненно, мой недостаток, точно так же как и то, что я не умел плясать горских танцев и не знал гэльского языка. Учить его - значило признаться, что раньше я им не владел, а это было немыслимо. Я всё-таки разучил несколько мелодий, хоть и неважно, на волынке, у меня была няня, знавшая гэльский язык, меня приучили носить юбку, правда пастушеского покроя, и самое, пожалуй, главное было то, с чего, возможно, всё пошло на убыль, что моя бабушка по матери была дочерью герцога Аргильского, самого Мак-Каллума Мора. Свои каникулы во время учёбы в Оксфорде я проводил вЗамке Инверэри и в Страчуре на противоположной стороне озера Лох-Файн. Инверэри при правлении покойного герцога был храмом заката, как кельтского, так и прочих, и его атмосфера вряд ли была рассчитана на излечение моей болезни. Меланхолическая красота Страчура и Инверэри ещё более осложнялась муками первой любви, я был совершенно околдован ею и погрузился в труды Нейла Манро и Мориса Уэлша в то время, когда мне следовало закладывать основы литературного образования. Всё это по существу было плодом прирождённо романтической натуры с налётом меланхолии, для которой была приготовлена форма - особняк среди обрывистых скал и узких морских заливов Западного побережья Шотландии.