- Я плачу от счастья, - сказала она. - Я так давно жду тебя. Зачем? спросила она, когда он начал застегивать ей блузку. - Зачем ты прикрываешь мне грудь? Разве я уже не нравлюсь тебе?

- Я отлично понимаю, какую взял на себя ответственность, - сказал он на всякий случай.

- Ответственность? - переспросила Агнес. - На ком же ответственность? Три года уже, как я люблю тебя. Ты этого не знал. Это судьба!

Дидерих, который слушал, засунув руки в карманы, подумал, что это судьба легкомысленных девушек. И все же он испытывал потребность вновь и вновь слушать ее заверения.

- Значит, ты и вправду меня, одного меня любила?

- Я чувствовала, что ты мне не веришь. Какой это был ужас, когда я поняла, что больше тебя не увижу, что всему конец. Да, ужас. Я хотела тебе написать, пойти к тебе. Но у меня не хватило духу, - ведь ты меня не любил. Я так извелась, что папа увез меня из Берлина.

- Куда? - спросил Дидерих.

Но Агнес не ответила. Она опять притянула его к себе.

- Будь добр со мной. У меня никого, кроме тебя, нет!

Смущенный Дидерих мысленно ответил ей: "Немного же у тебя есть". С той минуты, как он получил доказательство ее любви, Агнес упала в его глазах. Он говорил себе, что девушке, которая решилась на такой шаг, нельзя по-настоящему верить.

- А Мальман? - ехидно спросил он. - Кое-что все-таки между вами было...

Она выпрямилась и застыла с выражением ужаса на лице.

- Ну, хорошо, хорошо, не буду больше, - заверил Дидерих и попытался успокоить ее: он, мол, и сам поглупел от счастья и никак не придет в себя.

Она медленно одевалась.

- Твой отец, наверно, очень беспокоится, не знает, куда ты запропастилась, - сказал Дидерих.

Агнес только пожала плечами. Одевшись, она еще раз остановилась в дверях, которые он распахнул, и окинула комнату долгим боязливым взглядом.

- Быть может, - прошептала Агнес, как бы разговаривая сама с собой, - я никогда больше не вернусь сюда. У меня предчувствие, что сегодня ночью я умру.

- Что ты? Почему? - спросил он, неприятно пораженный.

Вместо ответа она еще раз вся тесно приникла к нему, словно срослась с ним. Дидерих терпеливо ждал. Наконец она отстранилась, открыла глаза и сказала:

- Пожалуйста, не думай, что я чего-то требую от тебя. Я полюбила тебя, и будь что будет.

Он предложил ей сесть в экипаж, но она хотела пойти пешком. По дороге он расспрашивал ее о родных и общих знакомых. Только на Бель-Альянсплац в нем шевельнулось беспокойство, и он хрипло проговорил:

- У меня, разумеется, и в мыслях нет уклониться от своих обязанностей перед тобой. Но пока... Ты понимаешь, я еще сам ничего не зарабатываю, необходимо прежде всего кончить курс и заняться дома делами.

Агнес ответила спокойным и благодарным тоном, словно ей сделали комплимент:

- Было бы чудесно, если бы я могла когда-нибудь, позднее, стать твоей женой.

Подошли к Блюхерштрассе; он остановился и, слегка запнувшись, сказал, что ему, пожалуй, лучше повернуть назад. Она спросила:

- Оттого, что нас могут увидеть? Ну так что же? Мне все равно придется рассказать дома, что мы встретились и переждали в кафе, пока полиция не очистила улицы.

"Ну, этой соврать ничего не стоит", - подумал Дидерих.

Она продолжала:

- Помни, что на воскресенье ты приглашен к обеду, приходи непременно.

На этот раз чаша его терпенья переполнилась, он вспылил:

- Мне прийти? Мне - к вам?..

Она кротко и лукаво улыбнулась.

- А как же? Если нас когда-нибудь вместе встретят... Разве ты не хочешь больше видеть меня?

О, видеться с ней он хотел. Все же пришлось долго уламывать его, пока он пообещал прийти. У ее дома он церемонно раскланялся и круто повернул. В голове у него мелькнула мысль: "Ну и хитра! Долго я с ней канителиться не буду". С отвращением вспомнил он, что пора отправляться в пивную. А его, непонятно почему, тянуло домой. Заперев за собой дверь своей комнаты, он остановился и неподвижно уставился в темноту. Вдруг он поднял руки, запрокинул голову и с глубоким вздохом произнес:

- Агнес!

Он чувствовал себя преображенным, легким, он словно парил над землей. "Я невероятно счастлив, - подумал он. И еще: - Никогда, никогда я уже не буду так счастлив!"

Он вдруг проникся уверенностью, что до сих пор, вот до этой минуты, он все видел в ложном свете, все неправильно оценивал. Там, в пивной, теперь сидят, бражничают, невесть что мнят о себе. Евреи, безработные - что ему до них, почему их нужно ненавидеть? Дидерих готов был полюбить их! Неужто он, он сам провел сегодня все утро в бурлящей толпе, среди людей, которых считал врагами? Да ведь это же люди: Агнес права! Неужто он, Дидерих, за две-три неугодных ему фразы кого-то избил, хвастал, врал, горячился, как дурак, и, наконец, в изодранной одежде, не помня себя, бросился в грязь перед каким-то человеком на коне - перед кайзером, который над ним насмеялся? Дидерих понял, что до встречи с Агнес он вел бессмысленную, бесцветную, убогую жизнь. Им владели какие-то чуждые ему стремления, какие-то постыдные чувства, и не было ни одного существа, которое он любил бы... пока не встретил Агнес, "Агнес! Хорошая моя Агнес, ты не знаешь, как я люблю тебя!" Но он хотел, чтобы она знала. Он чувствовал, что никогда больше не сумеет открыться ей так полно, как в этот неповторимый час, и написал ей письмо. Он писал, что тоже все эти три года ждал ее, ждал без всякой надежды, потому что она для него слишком хороша, слишком благородна и прекрасна; что все насчет Мальмана он сказал из трусости и упрямства; что она святая, и теперь, когда она снизошла до него, он лежит у ног ее. "Подними меня до себя, Агнес, я могу быть сильным, я чувствую это, и хочу посвятить тебе свою жизнь!.."

Он плакал, он зарылся лицом в диванную подушку, еще источавшую ее запах, и уснул, всхлипывая, как ребенок.

Утром, разумеется, он был неприятно удивлен, обнаружив, что даже не ложился в постель. Вдруг он вспомнил о всем пережитом накануне и почувствовал сладкий толчок, быстрее погнавший кровь к сердцу. Но уже подкрадывалось подозрение, что он наглупил, - раздул свои чувства, преувеличил. Он перечитал письмо: да, все это прекрасно, и ничего удивительного, что он совсем обезумел от неожиданной близости с такой великолепной девушкой. Будь она сейчас здесь, он приласкал бы ее. Но письмо, пожалуй, благоразумнее не отправлять. Это было бы неосмотрительно во всех отношениях. В конце концов, папаша Геппель может его перехватить... Дидерих запер письмо в столе.