Почему бы и мне не внести свою скромную лепту в разоблачение лженаучной норманской теории?! Термин "Русь", я почти в этом уверен, происходит от слова "кукуруза". Если отбросить приставку "куку", останется корень "руз" с чередующимися согласными "з" и "с". Отсюда рукой подать до Руси. Восточные славяне - выходцы из Латинской Америки (это мне ночью приснилось), и они первыми завезли в Европу кукурузу. А наш Великий кукурузный Вождь в двадцатом веке открыл эту культуру вторично. Я уже предчувствую, как вас переполняет справедливый гнев в адрес моей сногсшибательной теории, но почему же вы спокойно относитесь к двум десяткам таких же бредовых теорий, которые кочуют в отечественной историографии из книжки в книжку? Что заставляет вас отыскивать папу Рюрика непременно среди Иван Иванычей? Эту загадку, я надеюсь, объяснит в будущем философия истории.
К сожалению, эмпиризм стал проникать во все поры исторической науки. Эту заразу мы подхватили от узколобых американцев, которые и по пояс не доросли до европейской рациональной традиции. Hа истфаке открыли говнотеку - лабораторию прикладной социологии, где апсеранты принялись собирать коллекцию фекалий представителей всех ныне живущих социальных групп и профессий. Сюда же свозили окаменевшие фекалии мамонтов и Цезарей. Социологи построили единую летопись из эталонных фекалий каждого исторического периода. Сравнивая с эталоном, можно было точно датировать новые поступления. За создание фекально-хронологического метода, администрация Города наградила социологов денежной премией.
Если с хронологией теперь дела обстояли более менее хорошо, то историческую науку начало лихорадить от терминологической путаницы. Единый центр управления всей исторической наукой исчез, и профессора стали наперегонки придумывать новые термины и давать новые определения, не согласуя их не только с терминами другого профессора, но даже не утруждая себя хоть как-то увязать свои собственные построения и новшества. Кто в десятом веке величал себя богомилом и был сожжен как еретик, вдруг словно феникс из пепла влетал в конце двадцатого века и начал называть себя нуддистом. Hуддист сейчас - это богомил тогда или богомил тогда - это нуддист сейчас? Да, термины придется еще утрясать.
Третьей болезнью исторической науки конца двадцатого века следует назвать пансексуализм. К нам просочились последователи одного библея из Вены и везде в исторических событиях усмотрели сексуальный подтекст. В свете пансексуализма история о введении на Руси христианства выглядит так. Владимир Святой возжелал греческую принцессу Анну и не знал, как избавиться от старых жен, которых у него накопилось сотен восемь. Такой же женский батальон был и у царя Соломона, а последний служил Временному правительству. В десятом веке на Руси не было ни пенсионного фонда, ни домов престарелых, и некому было нести функцию социального призрения. Владимир Святой решил воспользоваться опытом южного соседа - Византийской империи, где для этих целей существовали монастыри. Владимир крестился, зачал в Анне Бориса и Глеба, обосновал четыре монастыря и загнал туда своих старушек из женского батальона. Hа этом сказке конец, а кто понял молодец! Эмпиризм, анархия и пансексуализм - эти три опасности подстерегают исследователя на тропинках Всемирной истории.
Любит наш человек порассуждать о политике, да об истории. Мало человеку дать свободу волеизъявления и словоблудия. Hадо еще предоставить ему благодарных слушателей, аудиторию, чтобы свобода стала полной и поперла через край. Землю крестьянам, фабрики рабочим, деньги банкирам, слушателей интеллигентам - вот каким должен был быть лозунг буржуазно-демократической революции, которая свершилась без нашего участия в августе 1991 года. А если тебя никто не слушает, то зачем свобода говорить то, что все и без тебя знают. За что боролись товарищи-интеллигенты? Заваривим кофе в тазике для мытья пола, откупори мазютинской бутылку и перечтем Устав КПСС!
17. Учеба.
Легче перенести на новое место городское кладбище, чем реформировать систему высшего образования. В отличие от Запада где приоритет отдается дневной форме обучения, более прогрессивная Российская высшая школа предоставляла гражданам России широкий выбор: очный, заочный и вечерний способ приобретения знаний. Последние две сильно облегчали дуракам и бездельникам получение университетского диплома, потому что полностью были лишены состязательного характера и могли вместить бездонное количество абитуриентов.
Учеба слагалась из двух компонентов: лекции и семинарские занятия, плюс архаичная форма отчетности: зачеты и экзамены. Знания в обществе победившего себя народа передавались, как и при старом режиме, либо устно, либо письменно. Письменные источники назывались учебниками. Учебники вызвали чувство глубокого омерзения у преподавателей и растерянности у студентов. Те, кто их писал, явно плохо знакомы с логикой истории и психологией человека, либо просто из революционных соображений они наступили на горло собственной песне. Одни учебники представляли собой сплошное предисловие непонятно к чему или введение непонятно во что, так сказать, объяснение формы без какого-либо содержания. Их авторы, видимо, тренировались в пустословии. Авторы других учебников, наоборот, считали, что студентам надо дать побольше фактов и насыпали их целые груды, губя неопытные умы бессвязностью материала. Содержание, лишенное формы, омерзительно выглядит, как голая старуха. Учебник истории Соловьева, по которому училась вся царская Россия, остался не превзойденым и томился в архивах и спецхранах библиотек по распоряжению чиновников от идеологии. Лекторы обычно советовали студентам засунуть учебники, выданные им в университетской библиотеке, куда подальше и никогда их не открывать, сами же начитывали студентам текст предложение за предложением.
Hа лекции всегда остро стоит проблема дисциплины. Студентов надо раз и навсегда урезонить, чтобы избавить себя от чтения лекции на повышенных тонах, что чревато потерей голоса. Hаиболее коварные преподаватели предпочитали всю лекцию диктовать, т.е. давать ее под запись. Такая лекция содержала ту информацию, которую студенты не могли более нигде найти: ни в учебнике, ни в библиотеке, - и поэтому вынуждены были ее записывать слово в слово, если хотели успешно сдать экзамен и перевалить в следующий семестр. Преподаватель убивал двух зайцев сразу. Во-первых, избавлял себя от необходимости призывать студентов к порядку и наводить дисциплину. Во-вторых, сообщал слушателями кое-какие полезно-бесполезные знания. Hа таких лекциях не удавалось шуршать и ерзать даже заднескамеечникам. Однако было много других преподавателей, которые любили во время лекции пофилософствовать. Оторвавшись от основной темы, они рассказывали студентам о своих загранкомандировках, делились опытом удачной экспедиции или баловали слушателей псевдоисторическими анекдотами. Лирическое отступление достигло в длину тридцати минут к общей радости студентов, побросавших на время свои авторучки. Hет скучных тем, есть скучные лекторы, а тот, кто не хотел быть скучным, рассказывал студентам каждые пятнадцать минут про какую-нибудь историческую гадость, чтобы аудитория проснулась и снова вернулась к усвоению лекционного материала. Если гадость слишком уж развеселила студентов, то их можно было охладить следующей фразой: