Когда Гончаров охотно расстается с Англией - "этим всемирным рынком и с картиной суеты и движения, с колоритом дыма, угля, пара и копоти", в его воображении, по контрасту с механической жизнью англичанина, встает образ русского помещика. Он видит, как далеко в России, "в просторной комнате на трех перинах" спит человек, с головою укрывшийся от назойливых мух. Его не раз будила посланная от барыни Парашка, слуга в сапогах с гвоздями трижды входил и выходил, потрясая половицы. Солнце обжигало ему сначала темя, а потом висок. Наконец, под окнами раздался не звон механического будильника, а громкий голос деревенского петуха - и барин проснулся. Начались поиски слуги Егорки: куда-то исчез сапог и панталоны запропастились. (*26) Оказалось, что Егорка на рыбалке - послали за ним. Егорка вернулся с целой корзиной карасей, двумя сотнями раков и с дудочкой из камыша для барчонка. Нашелся сапог в углу, а панталоны висели на дровах, где их оставил впопыхах Егорка, призванный товарищами на рыбную ловлю. Барин не спеша напился чаю, позавтракал и стал изучать календарь, чтобы выяснить, какого святого нынче праздник, нет ли именинников среди соседей, коих надо поздравить. Несуетная, неспешная, совершенно свободная, ничем, кроме личных желаний, не регламентированная жизнь! Так появляется параллель между чужим и своим, и Гончаров замечает: "Мы так глубоко вросли корнями у себя дома, что, куда и как надолго бы я ни заехал, я всюду унесу почву родной Обломовки на ногах, и никакие океаны не смоют ее!" Гораздо больше говорят сердцу русского писателя нравы Востока. Он воспринимает Азию как на тысячу миль распростертую Обломовку. Особенно поражают его воображение Ликейские острова: это идиллия, брошенная среди бесконечных вод Тихого океана. Здесь живут добродетельные люди, питающиеся одними овощами, живут патриархально, "толпой выходят навстречу путешественникам, берут за руки, ведут в домы и с земными поклонами ставят перед ними избытки своих полей и садов... Что это? где мы? Среди древних пастушеских народов, в золотом веке?" Это уцелевший клочок древнего мира, как изображали его Библия и Гомер. И люди здесь красивы, полны достоинства и благородства, с развитыми понятиями о религии, об обязанностях человека, о добродетели. Они живут, как жили и две тысячи лет назад,- без перемены: просто, несложно, первобытно. И хотя такая идиллия человеку цивилизации не может не наскучить, почему-то в сердце после общения с нею появляется тоска. Пробуждается мечта о земле обетованной, зарождается укор современной цивилизации: кажется, что люди могут жить иначе, свято и безгрешно. В ту ли сторону пошел современный европейский и американский мир с его техническим прогрессом? Приведет ли человечество к блаженству упорное насилие, которое оно творит над природой и душой человека? А что если прогресс возможен на иных, более гуманных основах, не в борьбе, а в родстве и союзе с природой?
Далеко не наивны вопросы Гончарова, острота их нарастает тем более, чем драматичнее оказываются последствия разрушительного воздействия европейской цивилизации на патриархальный мир. Вторжение в Шанхай англичан Гончаров определяет как "нашествие рыжих варваров". Их (*27) бесстыдство "доходит до какого-то героизма, чуть дело коснется до сбыта товара, какой бы он ни был, хоть яд!". Культ наживы, расчета, корысти ради сытости, удобства и комфорта... Разве не унижает человека эта мизерная цель, которую европейский прогресс начертал на своих знаменах?
Не простые вопросы задает Гончаров человеку. С развитием цивилизации они нисколько не смягчились. Напротив, в конце XX века они приобрели угрожающую остроту. Совершенно очевидно, что технический прогресс с его хищным отношением к природе подвел человечество к роковому рубежу: или нравственное самосовершенствование и смена технологий в общении с природой или гибель всего живого на земле.
Роман "Обломов". С 1847 года обдумывал Гончаров горизонты нового романа: эта дума ощутима и в очерках "Фрегат "Паллада", где он сталкивает тип делового и практичного англичанина с русским помещиком, живущим в патриархальной Обломовке. Да и в "Обыкновенной истории" такое столкновение двигало сюжет. Не случайно Гончаров однажды признался, что в "Обыкновенной истории", "Обломове" и "Обрыве" видит он не три романа, а один. Работу над "Обломовым" писатель завершил в 1858 году и опубликовал в первых четырех номерах журнала "Отечественные записки" за 1859 год.
Добролюбов о романе. "Обломов" встретил единодушное признание, но мнения о смысле романа резко разделились. Н. А. Добролюбов в статье "Что такое обломовщина?" увидел в "Обломове" кризис и распад старой крепостнической Руси. Илья Ильич Обломов - "коренной народный наш тип", символизирующий лень, бездействие и застой всей крепостнической системы отношений. Он - последний в ряду "лишних людей" - Онегиных, Печориных, Бельтовых и Рудиных. Подобно своим старшим предшественникам, Обломов заражен коренным противоречием между словом и делом, мечтательностью и практической никчемностью. Но в Обломове типичный комплекс "лишнего человека" доведен до парадокса, до логического конца, за которым - распад и гибель человека. Гончаров, по мнению Добролюбова, глубже всех своих предшественников вскрывает корни обломовского бездействия.
В романе обнажается сложная взаимосвязь рабства и барства. "Ясно, что Обломов не тупая, апатическая натура,- пишет Добролюбов.- Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других,- развила в нем апатическую неподвижность и по-(*28)вергла его в жалкое состояние нравственного рабства. Рабство это так переплетается с барством Обломова, так они взаимно проникают друг в друга и одно другим обусловливаются, что, кажется, нет ни малейшей возможности провести между ними какую-то границу... Он раб своего крепостного Захара, и трудно решить, который из них более подчиняется власти другого. По крайней мере - чего Захар не захочет, того Илья Ильич не может заставить его сделать, а чего захочет Захар, то сделает и против воли барина, и барин покорится..."