- Во-он за больницей. Палисадничек там, лодка большая перевернутая лежит. Он сейчас дома.

- А почему кличка такая? - спросил я, решив уже идти до конца.

- "Шевроле" - это импортная машина. У тебя ее нет, а у него была, - сказал один.

- Когда послом в Копенгагене работал, - добавил второй.

- Да нет! Он ее на подводной лодке домой привез и ездил по Новозыбкову.

- На лодке он другую привез, тебе говорят... Под этот спор я и ушел.

За аккуратным заборчиком из штакетника я увидел двор с сараюшками, ухоженный дом, а во дворе стоял сухонький человек неопределенного возраста и разговаривал с рыжей собакой. Я подошел к калитке, и человек повернулся ко мне. У него был огромный нос, а где-то за носом посверкивали два любопытных буравчика.

- Зверовая? - спросил я про собаку, чтобы как-то завязать разговор.

Шевроле осмотрел меня, уселся на крыльцо, вынул портсигар с сигаретами "Памир", закурил со вкусом и со вкусом сказал:

- Эт-та собака другая. Можно сказать, совсем не собака. Вот перед ней у меня была со-ба-ка. Да ты садись. Я сел рядом и тоже задымил.

-Верите не веришь, та собака у меня была совсем человек. На белковье, когда народу много идет - а про нее, конешно, все знали, - она сразу в лес. Другие собаки еще воздух нюхают, а она уже лает. Народ тут у нас бессовестный. Што из-под своей собаки, што из-под чужой - им все равно. Абы пальнуть. Убить! А она, как увидит, что к ней с ружьем бегут, сразу лает на пустое дерево. Смотрит он, смотрит на дерево, и получается вывод, что у Шевроле, у меня, значит, пустая собака. На сучья лает. Матернется, собаку пнет и дальше. А тут я. И собачка моя сразу переключается на дерево, где бель сидит. Понял-понимаете?

- Да-да, есть умные собаки, - согласился я.

- Что ты-ы! Та моя только на машинке пишущей не могла печатать. Так все могла. А еще был случай...

...Сколь бы мало ни было объединение людей, особенно в местах отдаленных, в каждой такой ячейке рано или поздно появляется общепризнанный чудак. В одном исследовании по психологии малых групп, помню, доказывалось, что чудак в группе необходим, как необходим был библейский козел отпущения. Шевроле всей предыдущей своей биографией подготовлен к такой роли. Он был подводником еще в мирное время, после войны возил послов в одной из Скандинавских стран, промышлял белку в Якутии, работал шофером на трассах золотых приисков, рыбачил и еще занимался многим другим. Точный перечень его профессий установить трудно, так как рассказы его никогда почти не повторялись дословно, а менялись в зависимости от места, времени и состава слушателей. С крыльца мы перекочевали в дом, вскипятили чай. Скоро я понял, что тут тот самый случай, когда первое впечатление ошибочно. За непривлекательной внешностью бродяги времен Мамина-Сибиряка оказался добряк, неистребимый поэт, изнывающий от обыденного уклада жизни.

- А собаку с собой не берешь? - неожиданно спросил Шевроле.

- Нет. Нету у меня собаки.

- И правильно! Нынче стоящих собак нет. Последняя правильная собака была у меня в Оймяконе в одна тысяча...

- Говорят, у вас ветка ненужная есть? - перебил я его.

- Разве ненужное что бывает? - вопросом на вопрос ответил мне Шевроле.

- Я заплачу, разумеется.

- Так платить не за что. Лодку эту Кодя утащил на деляну и там бросил. Неведомо где. Я молчал.

- Но самого-то Колю сегодня в поселке видели, - неохотно добавил Шевроле.

- Так, может, найти его?

- Так как ты его найдешь? Он сейчас где-нито спирт копытит. Рыскает в поисках. Разве за ним уследишь?

- Вы про собаку начали говорить.

- Я лучше тебе про медведя. У меня вниз по реке избушка имеется. Возвращаюсь я, выходит, с сетей. И думаю про то, что забыл "Спидолу" выключить. Два часа расход батареям. Подплываю к берегу и вижу: стоит избушка, в избушке "Спидола" орет, а перед дверью сидит медведь и слушает. Дверь закрыта, ружье в избе. Понимаете-понял? "Ухода!" - кричу. Медведь так повернулся ко мне и пошел в лес. Неохотно. Помешал я ему кантату дослушать...

Шевроле проводил меня до калитки. Шел дождик со снегом, но запаха зимы еще не чувствовалось. Из-за пелены дождя, тумана и снега поселок казался маленьким и забытым всеми, даже начальством в области и родственниками здесь живущих. Забыли - и всё.

- Такое время, что даже деньги не пахнут, - загадочно резюмировал Шевроле.

...В дальних глухих поселках живут неприметные люди с тихим светом в душе. Этот свет неярок и становится заметен только тогда, когда смотришь на него сквозь линзу доброжелательности и ум твой не отягощен суетой. Такие люди редки. Они есть и в больших городах. Но в городах они теряются в многолюдстве.

Я немало встречал их на окраинах государства, и все они имели общую особенность. Внешне они были малы ростом, сухотелы, и у них были серые глаза. Эти глаза обладали неким свойством микроскопа - видеть то, что не замечают другие. Эти люди очень любят легенды. В тихой комнате учителя, жена которого уехала в отпуск - а он остался, потому что не рвался в другие места, - я узнал, что в здешних лесах есть птичка величиной с колибри. Я узнал также, что в окрестностях здешних мыши совершенно различны. На озере живут одни, в кустарнике другие, около речки третьи. Весь этот вечер я провел в тихом, прелестном мире. Я узнал о многих явлениях, которых сам бы никогда не заметил. Между прочим, учителю было всего тридцать пять лет, он окончил институт имени Лесгафта в Ленинграде и в свое время успешно делал карьеру спортсмена. Но сейчас его мысли были заняты тем, чтобы дети, которые на лето остаются в интернате, не отрывались от леса и тундры. Я сказал о том, что эвенку и чукче гораздо полезнее алгебра, чем зверюшки родного края или умение ставить капканы.

- Я не о том, - сказал учитель. - Конечно, алгебра необходима. Но они же детство теряют.

Так же просто он сказал, что отдаст мне свой каюк. Могу его взять в любое время. Я подумал о том, что удобнее попросить у седого ветерана-зоотехника: все-таки он хоть как-то меня знал! И сказал об этом.

- Не надо, - сказал учитель. - Он, конечно, отдаст, но он свой каюк любит. А я закажу другой.

На прощание он посоветовал сказать Шевроле о том, что он дает мне каюк.