— Разве? — спросил коадъютор.

— Разумеется! — заявил Монтрезор. — Что, скажете мне, выиграли вы вашими сегодняшними двумя представлениями королеве?

— Я этим выиграл то, — отвечал коадъютор, выходя из себя, поскольку слова графа очень хорошо соответствовали тому, что он сам себе говорил, — я выиграл то, что доказал королеве свою благодарность за достоинство коадъютора, которое она изволила мне дать.

— Так вы думаете, — спросил, засмеявшись Монтрезор, — что королева вами довольна?

— Надеюсь, — коротко ответил коадъютор.

— Ну, нет! Разуверьтесь, приятель, ибо сегодня она сказала своим статс-дамам де Навайль и де Моттвиль, что хотя вам вовсе не следовало возмущать народ, вы сделали все для этого, что только от вас зависело!

Это замечание полностью соответствовало происходившему в душе коадъютора, и хотя он с сомнением покачал головой, граф Монтрезор ясно видел, что удар нанесен верно. На помощь к нему подоспел маркиз Лег, капитан гвардии герцога Орлеанского и один из вернейших друзей коадъютора.

— А, прошу пожаловать, г-н маркиз! — приветствовал его коадъютор. — Знаете ли, что мне сказал сейчас граф Монтрезор?

— Право, нет, — отвечал маркиз, — не знаю.

— Он сказал, что при дворе надо мной смеются и думают, будто все, что я сегодня делал, было только комедией, целью которой было возмутить народ!

— Ну что же, — сухо заметил Лег, — Монтрезор прав.

— Можете ли вы представить мне какие-нибудь доказательства этому? — спросил коадъютор, чувствуя, как гнев начинает волновать его кровь.

— Я приехал к вам прямо с ужина у королевы, — отвечал Лег.

— Ну, что же вы там видели? Что слышали? — быстро спросил коадъютор.

— Я там видел, — стал говорить маркиз, — людей, весьма радующихся тому, что дела приняли лучший, нежели они ожидали, оборот. Слышал я там и множество едких насмешек над каким-то коадъютором, который хотел взбунтовать народ, и не успев в этом притворился раненым, хотя ничего подобного с ним не случилось, который, выходя из дома, рассчитывал, что ему будут рукоплескать, как в театре на представлении трагедий Расина, а вернулся домой освистанный, как фарс Буаробера. Наконец, этот самый коадъютор, о котором я вам говорю, составлял предмет всех разговоров и в продолжение целых двух часов был осыпаем утонченными насмешками Ботрю, колкостями ла Ривьера, сопровождаемыми ложным состраданием кардинала и громким смехом королевы.

— Г-н коадъютор, — сказал Монтрезор, — разве вы не читали известное сочинение «Заговор Фиески», которое было написано лет пятнадцать тому назад одним моим знакомым, аббатом Гонди?

— Читал, граф, — отвечал коадъютор, — и вы знаете, что Фиески — мой любимый герой, но я нигде не читал, что Фиески был обязан своим титулом графа Лаванья дожу, против которого он возмутился.

— Хорошо, — сказал Монтрезор, поднимаясь, — засните сегодня с этими прекрасными чувствами, а завтра, пожалуй, вы пробудитесь в Бастилии.

— А что вы об этом думаете, Лег? — спросил коадъютор маркиза.

— Я, — отвечал тот, — совершенно согласен с графом и если бы был на вашем месте, то после всего, что слышал, клянусь вам, или бы решился на открытое сопротивление, или непременно бежал и не в эту ночь, а сию же минуту!

Дверь отворилась в третий раз, и граф д'Аржанте, который прежде служил у графа Суассона и у него познакомился с аббатом Гонди, вошел в комнату с бледным и встревоженным лицом.

— Вы пропали! — обратился он к коадъютору, не дав тому н рта раскрыть. — Маршал ла Мейльере послал меня сказать вам, что он не знает, какой бес овладел Пале Роялем! При дворе говорят, будто это вы затеяли бунт и всеми силами поддерживаете его, и как ни защищал вас маршал, его никто не слушал и, быть может, в эту же ночь против вас будут приняты самые насильственные меры!

— Какие же? — поинтересовался коадъютор.

— Послушайте же, — снова начал д'Аржанте, — все это пока только предположения, но со временем скрытые намерения могут быть исполнены. Это говорят в Лувре, и ла Мейльере поручил мне вам передать, что вы должны быть арестованы и отправлены в Кампер-Корантен, Бруссель — отправлен в Гавр-де-Грас, и на рассвете канцлер закроет парламент и удалит его в Монтаржи.

— Ну! — в один голос воскликнули Монтрезор и Лег. — Что вы скажете на это?

— Народ не допустит этого! — твердо заявил коадъютор.

— Народ! — повторил граф д'Аржанте. — А где, вы думаете, народ теперь находится?

— Разве он не на улицах? — удивился прелат.

— Как же! — вскричал граф. — Что кардинал и королева предполагали, то и случилось — ночь прекратила мятеж, народ разошелся по домам. Маршал ла Мейльере, которого посылали узнать, в каком положении Париж, вернулся и объявил, что в этот час из всей многочисленной толпы, наводнявшей улицы и переулки, осталось не более сотни, что огни везде потушены, так что ежели кто-нибудь приехал издалека, то он и не заподозрит о происходившем днем.

— Так это, любезный мой д'Аржанте, — спросил коадъютор, — маршал и поручил вам мне сообщить?

— Да, — отвечал граф, — чтобы вы подумали о своей безопасности, г-н коадъютор.

— А маршал Вильруа ничего не говорил? — поинтересовался коадъютор.

— Ну, да! Он не посмел, — улыбнулся граф, — вы же знаете, какой он трус! Но он пожал мне руку так, что я в нем, в общем, не сомневаюсь. Однако повторяю вам, что теперь нет ни души на улицах, все спокойно в Париже и завтра повесят, кого захотят!

— Ну что? — сказал Монтрезор. — Не то же и я говорил?

Тогда маркиз Лег более других стал сожалеть о поведении коадъютора в этот день, поведении, говорил он, о котором сожалели его друзья и которое погубило как его самого, так и их.

Коадъютор холодно выслушал сожаления и насмешки друзей, а когда они кончили, подытожил:

— Послушайте, господа! Дайте мне подумать четверть часа, а там я докажу вам, что мы можем внушить к себе и другое чувство, во всяком случае, не сожаление. — Затем коадъютор попросил всех уйти в другую комнату и остался один.

Потому ли, что коадъютор читал Плутарха, или потому, что написал «Заговор Фиески», он всю свою жизнь домогался сделаться главой партии. Теперь он достиг этой цели и в его руках было все, чтобы иметь успех. Он позвал своего камердинера и послал его к полковнику Мирону, надзирателю квартала Сен-Жермен л'Оксерруа, прося его тотчас к нему приехать.

В это время на городских часах просило полночь. Коадъютор отворил окно и стал смотреть на улицу. Ночь была тихой и ясной, царствовала глубокая тишина, огни в домах, как и говорил д'Аржанте, гасли один за другим.

По завершении четверти часа Монтрезор, Лег и д'Аржанте вошли в комнату коадъютора и застали его у окна.

— Ну, что же! — сказал д'Аржанте. — Четверть часа прошла!

— Да, — отвечал коадъютор, — я знаю.

— О чем же вы думаете? — заволновался граф.

— Я думаю, — отвечал коадъютор спокойно, закрывая окно, — что завтра к полудню Париж будет в наших руках.

Лица, которым он неожиданно поверил эту странную тайну, громко рассмеялись, предполагая, что удар камнем в голову лишил бедного прелата рассудка.

В это самое время вошел слуга вместе с полковником Мироном. Коадъютор дал лакею другое письмо на имя аудитора счетной палаты по имени Леспине, который был надзирателем квартала Св. Евстахия. Этот Леспине был старым знакомым коадъютора и они вместе участвовали в заговоре графа Суассона. Лакей тотчас вышел, чтобы отнести письмо.

Мирон, без сомнения, заранее знал о намерениях коадъютора, ибо вовсе не был удивлен тем, что его подняли в такой поздний час. Коадъютор рассказал ему обо всем случившемся и оба, удалившись в особую комнату, разговаривали между собой с полчаса о средствах и мерах, которые им теперь было необходимо предпринять. По окончании беседы Мирон простился с коадъютором и его друзьями и удалился, однако через несколько минут вернулся в сопровождении человека, принадлежащего к простому сословию.

Этот человек был братом повара Мирона. Будучи за некоторое время до этого приговорен к виселице и вырвавшись из рук правосудия, он, чтобы не быть пойманным, выходил только по ночам. Мирон, выйдя от коадъютора, с ним встретился, а тот, узнав полковника, рассказал такие интересные вещи о том, что их в настоящее время занимало, что Мирон попросил его пройти вместе с ним к коадъютору.