Посланник сам рассказывал этот анекдот после смерти короля, прибавляя:

— Признаюсь, эта старая машина показалась мне все еще весьма почтенной!

Маршалу Вильяру и принцу Евгению, этим двум противникам, было поручено устроить в Раштадте дела своих государей. Первым словом принца Евгения был комплимент маршалу Вильяру, которого он назвал своим знаменитым врагом.

— Милостивый государь! — ответил Вильяр. — Мы вовсе не враги, ваши враги — в Вене, а мои — в Версале!

Конференции продолжались долго и имели бурный характер. До сих пор показывают на дверях одного из кабинетов следы чернил, вылившихся из чернильницы, которую маршал Вильяр разбил, выйдя из терпения. Следствием переговоров было то, что Луи XIV удержал за собой Страсбург и Ландау, которые прежде уступил, Гюнниген, который сам предлагал срыть, и верховную власть над Эльзасом, который уже два раза чуть было не ускользнул из его рук. Курфюрсты Баварский и Кельнский утвердились в своих владениях; император получил королевства Неаполитанское и Сардинское, а также герцогство Миланское.

Луи XIV бросил последний взгляд на Европу и увидел, что она несколько успокоилась. Тогда он взглянул на себя, вспомнил, что прожил уже 76 лет, царствует 71 год, и, видя, что как король он уже перешел пределы всякого царствования, а как человек приближается к концу жизни, стал готовиться к смерти.

Действительно, Луи XIV был уже стар. Хотя по временам он и поднимал еще гордо и надменно свою голову, для которой корона стала не только украшением, но и бременем, однако чувствовал, что прожитые годы одолевают. Став печальным и угрюмым, став, по словам де Ментенон, самым неутешимым во всей Франции человеком, он развалил свой этикет и принял привычки ленивого старца. Король вставал поздно, кушал и принимал в постели, а поднявшись сидел целыми часами, погрузившись в свои большие кресла с бархатными подушками. Тщетно Марешаль повторял, что недостаток движения, наводя скуку и сонливость, ускоряет близость критической минуты, тщетно Марешаль показывал королю фиолетовые опухоли на его ногах — сознавая справедливость этих замечаний, Луи XIV не имел сил сопротивляться своей дряхлости и единственным движением, на которое он соглашался, были поездки в маленькой ручной коляске по великолепным версальским садам, ставшим такими же печальными, как и их хозяин. Черты лица короля обнаруживали страдания, которые он молча — слишком гордый, чтобы жаловаться — испытывал в холодном величии последних дней.

Смерть герцога Беррийского Луи XIV перенес с твердостью короля — его родительское сердце в последние три года столько раз обливалось кровью, что, наконец, ожесточилось. Он окропил святой водой посиневшее тело внука и не позволил вскрывать его, опасаясь, как бы не открылись следы яда, истребившего его семейство. Потом, чтобы вид крепа, черных одежд и вообще всех погребальных церемоний не опечалил слишком последние его дни, король отменил траур в Версале.

Двор разделился в это время на две партии. Одну составили принцы крови — герцоги Орлеанский, Конде, Конти — молодые люди благородного, древнего поколения, гордившиеся тем, что на фронтонах их дворцов, дверцах их карет красовались гербы, не омраченные ни одним незаконным рождением; герцоги и пэры были заодно с ними, поскольку ненависть и выгоды у них не различались. В другую партию сошлись принцы усыновленные — герцог Мэнский, граф Тулузский и другие побочные потомки Луи XIV; эта партия имела на своей стороне равносильную всему пэрству м-м де Ментенон, которая не теряла надежды стать признанной королевой Франции и Наварры. Первая партия имела на своей стороне право, вторая — интригу. Первым ударом, нанесенным партией незаконнорожденных принцев, стали обвинения герцога Орлеанского в отравлении ядом семейства Луи XIV. Главной целью клеветы было лишение этого герцога регентства, принадлежавшего ему по праву, и предоставление регентства герцогу Мэнскому. Отец де Телье, знавший ненависть герцога Орлеанского к ордену иезуитов, выступил на стороне побочных потомков короля, и в то время как на улицах прямо обвиняли кое-кого в отравлениях, он тайно обвинял герцога Орлеанского в исповедальне короля, повторяя беспрестанно, что чем более умрет принцев, тем этот герцог будет более вероятным наследником короля. Ле Телье твердил королю, что его племянник занимается с химиком Гумбертом не ради удовольствия или приобретения знаний, но ради преступного честолюбия, и заставлял своего духовного сына вслушиваться в крики подкупленных людей, которые при виде герцога Орлеанского вопили: «Вот убийца! Вот отравитель!»

Наконец, герцог Орлеанский отправился прямо к королю и просил или заставить замолчать клеветников, или, отправив его в Бастилию, рассмотреть дело судебным порядком. Однако король встретил герцога таинственным и мрачным молчанием, и когда тот повторил свои предложения, король уронил:

— Я не хочу гласности и запрещаю вам что-либо делать.

— Но если я отправлюсь в Бастилию, — продолжал герцог, — неужели вы не окажете мне милости, предав меня суду?

— Если вы отправитесь в Бастилию, — мрачно ответил король, — то я вас там и оставлю.

— Но, ваше величество, — настаивал герцог, — прикажите, по крайней мере, арестовать Гумберта!

Король пожал плечами и вышел, не дав герцогу никакого ответа.

Герцог Орлеанский возвратился в Париж и рассказал в своем кругу о приеме у короля. Все законные принцы и их партия были возмущены, и герцогиня, хотя сама и принадлежала к числу незаконнорожденных, предложила всем семейством отправиться к королю и просить у него правосудия. Химик Гумберт тем временем добровольно явился в Бастилию.

В это время Поншартрен, узнав о намерении их высочеств отправиться к королю, просил герцога Орлеанского ничего такого не делать, пообещав, что сам поедет к государю и представит ему все те несчастья, которые может навлечь на государство процесс такого рода. Герцог согласился на посредничество и со всеми принцами и принцессами уехал в Сен-Клу ожидать результатов переговоров между королем и канцлером. Его почти королевский поезд, поезд будущего регента Франции, обвиняемого в убийствах и отравлениях, был так многочислен, так благороден и изыскан, что из многочисленной толпы не раздалось ни одного обвинения, ни одной угрозы.

Канцлер Поншартрен сдержал слово и после разговора с королем, убедив его в совершенной невиновности племянника, бывшего также зятем, вернулся с приказом освободить Гумберта.

Тем не менее недоверие укоренилось в сердце короля, что обнаружилось в милостях, выказываемых побочным принцам. Еще в 1673 году король дал имя Бурбонов герцогу Мэнскому и графу Венсену, родившимся когда де Ментенон еще состояла в браке и муж еще был жив, что делало их, как родившихся также при жизни королевы, детьми двойного прелюбодеяния; в 1680 году жалованные грамоты дали их потомкам право законного наследования. В 1694 году Луи XIV предписал герцогу Мэнскому и графу Тулузскому занимать места сразу после принцев крови и выше государей, имевших владения во Франции: указом, внесенным в парламент 2 августа 1714 года, король предоставил корону усыновленным принцам и их потомкам в случае прекращения линий принцев крови; наконец 23 мая 1715 года Луи XIV обнародовал декларацию, которая делала положение усыновленных принцев во всем равными принцам крови.

И, быть может, сам, несколько сомневаясь в правильности своих действий, Луи XIV в тот же день заявил своим незаконнорожденным детям: