Все, что герцог де Гиз сообщил о королеве Христине, соответствовало действительности во всех отношениях, в том числе и ее знание французского двора. Едва герцог объявил свое имя, как Христина, смеясь, спросила его о г-же Боссю, аббатисе Бове и м-ль де Пон, а когда Коменж назвал себя, она осведомилась о добряке Гито, его дяде, и выразила желание увидеть Гито сердитым, поскольку это было бы одним из самых забавных зрелищ из тех, что могли ожидать ее при французском дворе. Это описание, опередившее знаменитую путешественницу на несколько дней, много увеличило общее любопытство. 8 сентября 1656 года, после остановки в Эссоне, чтобы посмотреть балет, комедию и фейерверк, Христина въехала в Париж, сопровождаемая вооруженными гражданами, которые с почетом встретили ее за воротами и провожали, начиная от Конфлана, где она ночевала, до Лувра, где она должна была остановиться. Толпа любопытных была так густа, что въехав в Париж около 2 часов, Христина приехала в Лувр только в 9 часов вечера. Ее поместили в том отделении дворца, где стены были украшены «сципионовскими» обоями и находилась великолепная атласная постель, которую кардинал Ришелье подарил перед своей смертью покойному королю. Христину встретил принц Конти и преподнес салфетку, которую она приняла, рассыпавшись в комплиментах.

Королева Христина умела быть очаровательной, если хотела понравиться. Платье ее, столь странное в описании, не вызывало при непосредственном рассмотрении особого удивления, по крайней мере к нему легко можно было привыкнуть. Лицо ее казалось довольно красивым, и все удивлялись ее познаниям, живости ума и знанию подробностей французской жизни. Она знала не только гербы и родословные знатных фамилий, но также подробности интриг и волокитств, как и имена любителей живописи и музыки. При встрече с маркизом Сурдисом Христина назвала ему все картины, находившиеся в его кабинете, привлекая внимание французов к сокровищам, которыми они обладали. В капелле Сен-Шапель она пожелала увидеть драгоценный агат, однако несколько ошиблась, поскольку этот камень в конце царствования Луи XIII был перенесен в Сен-Дени.

Пробыв несколько дней в Париже, Христина отправилась с визитом к королю и королеве в Компьен. Мазарини выехал навстречу в Шантийи, а через два часа король и герцог Анжуйский приехали туда как частные лица. Мазарини представил августейших гостей Христине, говоря, что эти молодые люди принадлежат к знатнейшим фамилиям Франции.

— Очень верю, — ответила Христина, — они родились, чтобы носить короны! — Она узнала их по портретам, которые видела в Лувре.

На другой день Анна Австрийская в сопровождении короля и свиты приехала принять путешественницу в Фаржо, в доме, принадлежавшем маршалу ла Мотт-Худанкуру и находившемся в трех лье от Компьена; в честь Христины был дан обед.

Христина прожила несколько дней в Компьене, беседуя с государственными людьми о политике, с учеными о науках и немилосердно шутя с весельчаками. Днем она ездила на охоту, вечером для нее ставили комедии; в удачных местах пьесы она выражала одобрение, хлопая в ладоши, плача или смеясь, смотря по обстоятельствам, и клала ноги на переднюю стенку своей ложи, что казалось придворным столько же неприличным, сколько нравилось партеру. Королева, видя такую любовь к театру, взяла Христину на представление трагедии иезуитами, над которыми та жестоко смеялась. Известно, что в то время иезуиты имели обыкновение не только сочинять, но и играть в трагедиях. Наставник Вольтера, отец Пуаре, был одним из известнейших трагиков.

Расставшись с королем и королевой, Христина сделала визит, который двору показался оскорбительным. Подстрекаемая любопытством, возбуждаемая похвалами, которыми маршал д’Альбре осыпал Нинон Ланкло, она захотела ее видеть и, пробыв у нее часа два, изъявила при прощании всяческую приязнь. «После этого, — пишет г-жа Моттвиль, — эта шведская амазонка взяла наемные кареты, которые король велел ей предоставить, и деньги, чтобы она могла

За них заплатить, и уехала из Франции; за ней последовала бедная ее свита, без блеска, без величия, без всякого признака королевского поезда».

Около этого времени Мазарини лишился своей сестры, г-жи Манчини, и племянницы, герцогини Меркер. Заболев, г-жа Манчини считала себя уже погибшей, поскольку ее муж, считавшийся великим астрологом, предсказал свою смерть, потом смерть сына, который был убит в сражении при предместье Сент-Антуан, и, наконец, смерть своей жены. Впрочем, бедная женщина одно время питала некоторую надежду, что в отношении ее муж ошибся, поскольку оставалось несколько дней до указанного им срока, но вдруг почувствовала себя нездоровой, слегла в постель и более с нее не вставала. Ее брат находился рядом, когда она, испуская дух, поручила ему двух своих последних дочерей — Марию и Гортензию. Что касается герцогини Меркер, то она, разрешившись весьма благополучно от бремени, внезапно была поражена параличом и лишилась речи. Мазарини поначалу не очень беспокоился, поскольку медики отвечали за больную, но когда по выходе из балета, где танцевал сам король, ему сообщили, что племяннице сделалось много хуже, он бросился в первую попавшуюся карету и велел везти себя в отель Вандом. Кардинал нашел бедную герцогиню умирающей, и лишенная всякого движения она смогла только улыбнуться дяде. Герцогиня Меркер умерла, оставив в колыбели сына, того самого герцога Вандома, который спустя сорок лет спас монархию Луи XIV.

В конце декабря Олимпия Манчини, видя, что любовь короля, продолжающаяся уже два года, не может принести ей никакой выгоды, согласилась на союз, который ей давно предлагали, и вышла замуж за принца Евгения, сына принца Тома Савойского, принявшего титул графа Суассонского, ибо принцесса Кариньян, его мать, была дочерью знаменитого графа Суассонского и сестрой последнего графа, носившего это имя и оставившего ее наследницей знаменитого дома Бурбонов. Олимпия стала матерью знаменитого принца Евгения, который поставил монархию Луи XIV на край гибели. Такими событиями закончился 1656 год.

В Компьене король принял своего дядю, Гастона Орлеанского, который по своему обыкновению бросил друзей и тайно помирился с двором. Выехав из своего замка в Блуа, Гастон объехал Париж и прибыл в Компьен, когда король был на охоте. Герцог посетил короля, королеву и кардинала, который, впрочем, под предлогом подагры не вышел навстречу. В общем, Гастона приняли довольно хорошо и через несколько дней он оставил двор, посетил на обратном пути Париж, где не был три года, и вернулся в Блуа, решив кончить жизнь в неизвестности и не выходя более на общественное поприще с обычным для него ущербом для своей чести. Этот последний представитель междоусобицы, пришедший просить у короля милости, проложил дорогу принцу Конде, который не замедлил последовать примеру.

Кардинал Мазарини не забыл просьб умирающей сестры относительно Марии и Гортензии Манчини, или, точнее, желая привязать к себе короля всеми возможными узами, надеялся, что одна из девушек завлечет его. Расчеты министра отчасти оправдала Мария, хотя он рассчитывал более на Гортензию.

Мария, воспитывавшаяся вместе с сестрой в монастыре и только что его оставившая, была моложе Олимпии, старше Гортензии и одним или двумя годами моложе короля. Ее нужно было признать скорее некрасивой, хотя ее большой рост мог со временем придать фигуре стройность, а пока она была худа и руки казались несоразмерно длинными; Мария выглядела смуглой, даже желтоватой, большие черные глаза только обещали стать красивыми, а рот смотрелся большим и неприятным. Поэтому Мазарини поначалу обманулся в своих надеждах, и король едва обращал внимание на Марию и Гортензию.