— Погодите, — остановил его Морган, — я задержался как раз из-за этого. В Лионе до меня дошли такие слухи. Я проехал полдороги до Баланса, когда мне попался на глаза мешок с деньгами и я обнаружил досадную ошибку. Это не стоило труда, потому что на опечатанном мешке было написано: «Жан Пико, виноторговец из Фронсака, близ Бордо». Можно подумать, что чудак предвидел такой случай.

— И ты отослал ему деньги?

— Больше того: я их ему отвез.

— Во Фронсак?

— О нет, в Авиньон. Мне пришло в голову, что такой дотошный малый наверняка остановится в первом же крупном городе, чтобы разузнать о судьбе своих двухсот луидоров. И я не ошибся: я спросил в гостинице, знают ли там гражданина Жана Пико, и мне ответили, что не только знают, но что он сейчас обедает за табльдотом. Я вхожу в столовую. Вы, конечно, догадываетесь, что за столом говорили об ограблении дилижанса. Можете себе представить, какой эффект произвело мое появление! Такой потрясающей развязки не видали и в античном театре, когда бог спускался с небес в машине. Я спрашиваю, кого из сотрапезников зовут Жаном Пико. Носитель сего благородного и благозвучного имени откликается. Я кладу перед ним эти двести луидоров и прошу его извинить Соратников Иегу за причиненное беспокойство. Обменявшись дружеским кивком с де Баржолем и вежливым поклоном с аббатом де Рианом, которые сидели за столом, я прощаюсь с почтенной компанией и выхожу. Как видите, пустое дело, но оно заняло добрых пятнадцать часов, отсюда и моя задержка. Я решил: пусть уж лучше я опоздаю, но надо положить конец ложным слухам, что распускают про нас! Правильно ли я поступил, господа?

Собрание разразилось криками «браво!».

— Но все же, — заметил один из присутствующих, — я нахожу, что вы поступили неосторожно; разве можно было вам самому относить деньги гражданину Жану Пико?

— Дорогой полковник, — возразил Морган, — есть одна итальянская пословица, которая так звучит по-французски: «Кто хочет — сам идет, кто не хочет — другого пошлет». Я захотел — и отправился сам.

— Имейте в виду, что если вас угораздит попасть в лапы Директории, то этот молодец не подумает вас отблагодарить, он сразу же узнает вас, и в результате его благодарности вам отсекут голову.

— О! Я не боюсь этого!

— А почему бы ему вас не узнать?

— Неужели вы думаете, что я совершаю свои вылазки с поднятым забралом? Честное слово, дорогой полковник, вы меня принимаете за простака. Снимать маску можно в обществе друзей. Но когда имеешь дело с чужими — упаси Бог! По-моему, у нас во Франции сейчас карнавал в полном разгаре! Почему бы мне не выступить в роли Абеллино или Карла Моора, когда господа Гойе, Сиейес, Роже Дюко, Мулен и Баррас изображают королей Франции?

— И вы появились в городе в маске?

— В городе, в гостинице, в столовой. Правда, хотя лицо у меня было закрыто, мой пояс сразу бросался в глаза, а он, как видите, недурно украшен!

Молодой человек распахнул плащ, и все увидели за поясом четыре пистолета и подвешенный к нему короткий охотничий нож.

Морган добавил с характерной для него веселой беспечностью:

— Не правда ли, у меня был свирепый вид? Вероятно, им со страху померещилось, что это покойный Мандрен спустился с гор Савойи. Между прочим, вот шестьдесят тысяч франков, принадлежавших ее высочеству Директории!

Молодой человек презрительно двинул ногой лежавший на полу чемодан, и тот обиженно отозвался металлическим звуком, обнаруживающим присутствие золота.

Потом он уселся среди своих друзей, внимательно слушавших его рассказ.

Один из монахов наклонился и поднял чемодан.

— Сколько угодно презирайте золото, дорогой Морган, если это не мешает вам захватывать его, но я знаю храбрецов, которые жаждут получить эти презренные шестьдесят тысяч франков, как заблудившийся в пустыне караван жаждет найти спасительный глоток воды.

— Вы имеете в виду наших вандейских друзей? — спросил Морган. — Бог с ними! Эти эгоисты сражаются. Они избрали себе розы, а нам оставили шипы. А разве они ничего не получают из Англии?

— О да, — весело ответил один из монахов, — в Кибероне они получили пули и картечь.

— Я имею в виду Англию, а не англичан.

— От нее — ни гроша.

— Но мне думается, — сказал один из монахов, видно самый осмотрительный, — что наши принцы могли бы прислать хоть немного золота тем, кто проливает кровь за дела монархии! Неужели они не боятся, что в конце концов Вандее надоест проявлять преданность, за которую она до сих пор, насколько я знаю, не видела даже благодарности?

— Вандейцы, милый друг, — возразил Морган, — народ великодушный, и будьте спокойны, им не надоест! К тому же чего бы стоила преданность, если бы она не встречала неблагодарности? Преданность, за которую платят благодарностью, уже не преданность. Она получает награду, и происходит простой обмен. Будем же всегда верны, будем от всей души проявлять преданность, господа, станем молить Небо, чтобы оно внушило неблагодарность тем, за кого мы жертвуем жизнью, и, поверьте мне, мы сыграем благороднейшую роль в истории гражданских войн!

Не успел Морган сформулировать эту аксиому рыцарского кодекса и высказать вполне исполнимое пожелание, как в дверь, через которую он вышел, три раза постучали раздельно, на масонский лад.

— Господа, — приказал монах, вероятно исполнявший роль председателя, — живо капюшоны и маски! Мы не знаем, кто это к нам пришел.

VIII. КАКОЕ ПРИМЕНЕНИЕ НАХОДИЛИ ДЕНЬГИ ДИРЕКТОРИИ

Все немедленно повиновались: монахи опустили капюшоны, Морган надел маску.

— Войдите! — сказал председатель.

Дверь отворилась, и на пороге появился брат-прислужник.

— Посланец генерала Жоржа Кадудаля просит ввести его в собрание, — доложил он.

— Он ответил на три установленных вопроса?

— Слово в слово.

— Так введите его!

Брат-прислужник вышел и минуты через две вернулся в сопровождении одетого по-крестьянски мужчины, с большой круглой головой и густой рыжей шевелюрой, — типичного бретонца.

Он вошел в круг сидящих монахов без малейшего смущения и остановился, вглядываясь поочередно в каждого их них, ожидая, когда же заговорит хоть одна из двенадцати неподвижных статуй.

Но вот председатель обратился к нему:

— От чьего имени ты пришел?

— Тот, кто меня послал, — ответил крестьянин, — наказал мне, если меня спросят, сказать, что я пришел от имени Иегу.

— Ты должен сообщить нам нечто на словах или принес письменное послание?

— Я должен ответить на вопросы, которые вы будете мне задавать, и обменять клочок бумаги на деньги.

— Хорошо. Начнем с вопросов: что сейчас поделывают наши вандейские братья?

— Они сложили оружие; но скажите только слово, и они опять возьмутся за него.

— А почему они сложили оружие?

— Они получили приказание его величества Людовика Восемнадцатого.

— Мы слышали о воззвании, написанном рукой самого короля.

— Вот вам его копия.

И крестьянин протянул бумагу председателю. Тот развернул ее и прочел вслух:

«Война способна только вызвать ненависть к королевской власти и страх перед ней. Монарх, вновь воссевший на трон после кровавых битв, никогда не будет любим. Итак, надлежит прекратить кровавую борьбу и довериться общественному мнению, которое возымеет силу и вновь признает спасительные устои. Лозунг «Бог и король!» скоро станет призывом для французов. Да соединятся рассеянные по всей стране роялисты в единое могучее целое! Надлежит предоставить сражающуюся Вандею ее горькой участи и вступить на мирную и разумную стезю. Роялисты Запада уже сделали свое дело, пришло время опереться на роялистов Парижа, которые уже все приготовили для близящейся реставрации».

Председатель поднял голову, встретился глазами с Морганом, и из-под капюшона сверкнул его взор.

— Брат мой, — проговорил он, — вот и сбылось только что высказанное тобой пожелание: роялисты Вандеи и Юга докажут свою бескорыстную преданность!