— А сколько дней надо тебе отдыхать в Вене?

— Столько, сколько потребуется лицу, к которому обращается ваше величество, на то, чтобы ответить вам.

— Значит, ты можешь вернуться сюда через двенадцать дней?

— Даже раньше, если меня там не задержат и если не случится никакой беды.

— Пойди в конюшню, сам оседлай лошадь; скачи на ней как можно дольше — даже если совсем загонишь ее; потом оставь на любом постоялом дворе, а на обратном пути заберешь.

— Будет исполнено, государь.

— Никому не говори, куда едешь.

— Не скажу, государь.

— Вручи это письмо императору в собственные руки, а другому никому не отдавай.

— Будет исполнено, государь.

— Никому, даже самой королеве, не доверяй ответ.

— Не доверю, государь.

— Деньги у тебя есть?

— Есть, государь.

— В таком случае поторопись.

— Отправляюсь, государь.

И в самом деле, преданный слуга поспешил спрятать королевское послание в кармашек, вшитый в подкладку его куртки, взял под мышку узелок с бельем и надел на голову картуз. Затем он, ни о чем больше не спросив, собрался выйти на лестницу.

— Ты что ж, даже с Юпитером не простишься? — спросил король.

— Я не осмеливался, государь, — ответил Феррари.

— Ну, обнимитесь, ведь вы старые друзья и оба мои верные слуги. Человек и пес бросились друг другу в объятия, они только и ждали позволения.

— Благодарю вас, государь, — сказал курьер.

И, смахнув слезинку, он устремился вниз по лестнице, чтобы нагнать утраченные минуты.

— Либо я сильно ошибаюсь, либо это человек, который, не задумываясь, даст убить себя ради вас, государь, — сказал кардинал.

— Мне и самому так кажется. Поэтому я думаю, как бы вознаградить его. Феррари давно уже исчез из виду, когда король с кардиналом еще не добрались до нижних ступенек лестницы.

Тем же путем, каким они недавно вышли из покоев Фердинанда, оба возвратились обратно, затворяя за собою остававшиеся открытыми двери.

Секретарь королевы ожидал в передней, чтобы подать королю ее записку.

— Вот как? — произнес король, взглянув на часы. — В три часа ночи? Должно быть, что-то особенно важное.

— Государь, королева увидела, что ваша комната освещена, и предположила, что вы еще не спите.

Король распечатал письмо с тем неприязненным чувством, какое всегда вызывали у него записки жены.

— Что ж, занятно! — сказал он, пробежав первые строки. — Похоже, назначенная на завтра охота летит ко всем чертям!

— Не смею спросить у вашего величества, о чем говорится в письме.

— Ах, спрашивайте, спрашивайте, ваше преосвященство. Меня извещают о том, что по возвращении с празднества и вследствие полученных важных новостей генерал-капитан Актон и ее величество королева решили назначить на сегодня, на вторник, чрезвычайное заседание Совета. Да будут благословенны королева и господин Актон! Но разве я их тревожу? Так пусть следуют моему примеру и оставят меня в покое.

— Государь, на этот раз мне кажется, что ее величество королева и господин генерал-капитан правы; заседание Совета представляется мне совершенно необходимым, и чем раньше оно состоится, тем лучше.

— В таком случае я хочу, чтобы и вы приняли в нем участие, дорогой кардинал.

— Я, государь? Я не имею на это права.

— Зато у меня есть право вас пригласить. Руффо поклонился.

— Хорошо, государь, — сказал он. — Другие принесут на совещание свои способности, а я — свою преданность.

— Вот и отлично. Передайте королеве, что я буду завтра на Совете к тому времени, которое она мне назначает, а именно — в девять часов. Ваше преосвященство, слышали?

— Да, государь. Секретарь удалился.

Руффо собирался последовать за ним, когда под сводами дворцовых ворот раздался конский топот. Король схватил кардинала за руку.

— Как бы то ни было, — сказал он, — Феррари отправился в дорогу. Обещаю вам, преосвященнейший, что вы одним из первых узнаете ответ моего любезного племянника.

— Благодарю вас, государь.

— Спокойной ночи, ваше преосвященство… Пусть они завтра на Совете будут настороже! Предупреждаю королеву и господина генерал-капитана, что я буду не в духе.

— Ничего, государь, — ответил кардинал, смеясь, — ночь образумит. Войдя к себе в спальню, король стал так яростно дергать сонетку, что чуть не сломал ее. Камердинер прибежал испуганный, подумав, что королю дурно.

— Раздеть меня и уложить! — крикнул король громовым голосом. — И впредь потрудитесь тщательно затворять ставни, чтобы не было видно, как в три часа ночи моя комната еще освещена.

А теперь пришло время поведать о том, что произошло в темной комнате королевы в то время, как рассказанное нами сейчас происходило в освещенной комнате короля.

XX. ТЕМНАЯ КОМНАТА

Едва королева вернулась в свои покои, как ей доложили, что генерал-капитан Актон просит его принять: у него две важные новости. Но, по-видимому, королева ждала не его — во всяком случае, не его одного, — ибо она довольно сухо ответила:

— Хорошо. Проводите его в гостиную. Как только освобожусь, я выйду к нему.

Актон уже привык к такого рода королевским причудам. Взаимная любовь давно угасла в их сердцах; он оставался фаворитом по должности, так же как был первым министром, причем это не мешало существованию и других министров.

Этих былых любовников теперь связывали лишь политические узы. Чтобы оставаться у власти, Актону необходимо было влияние, которым пользовалась королева у короля, а королеве — чтобы удовлетворять чувства ненависти или любви, которым она предавалась с одинаковой страстью, необходимы были коварный ум Актона и его безграничная снисходительность к ее прихотям.

Королева поспешно сняла с себя все парадные украшения — цветы, бриллианты, — стерла с лица румяна, охотно употреблявшиеся в ту пору дамами и особенно царственными особами, накинула белый халат, взяла свечу и направилась по длинному коридору в уединенную, строго обставленную комнату, дверь которой выходила на потайную лестницу; один ключ от двери был у королевы, другой — у ее сбира Паскуале Де Симоне.

Окна этой комнаты днем были всегда закрыты, и ни малейший луч света не проникал в нее.

Посреди стола высилась ввинченная в столешницу бронзовая лампа с абажуром; свет ее падал только на поверхность стола, а все вокруг оставалось в тени.

Именно здесь выслушивались доносы. Если посетители, несмотря на царившую в помещении темноту, все же боялись быть узнанными, они могли являться в масках или облачаться в прихожей в длиннополый плащ, вроде тех, в каких bianchi сопровождают покойника на кладбище или преступника на казнь, — это внушающие ужас саваны, в которых люди кажутся призраками; дыры, прорезанные в них для глаз, напоминают пустые глазные впадины мертвеца.

Трое инквизиторов, заседавших за этим столом, обрели печальную известность, увековечившую их имена; то были Кастельчикала, министр иностранных дел, Гвидобальди, несменяемый уже четыре года вице-президент Государственной джунты, и Ванни, прокурор фиска.

Последнего королева, в воздаяние за услуги, недавно пожаловала титулом маркиза.

Но в ту ночь за столом никто не восседал, лампа не горела, комната была пуста, единственным живым или, вернее, казавшимся живым существом здесь были часы: только унылое раскачивание их маятника и пронзительный бой нарушали могильное безмолвие, которое, казалось, спускалось с потолка и давило на пол.

Беспросветная тьма, вечно царившая в этом помещении, казалось, уплотнила воздух, превратив его в какую-то дымку, вроде той, что стелется над болотами; входя сюда, человек сразу чувствовал, что не только температура воздуха тут иная, но и сам воздух состоит здесь из других элементов, чем снаружи, и ему становилось трудно дышать.

Народ, видевший, что окна этой комнаты постоянно затворены, прозвал ее «темная комната», а смутные слухи, ходившие о ней как обо всяком таинственном явлении, и острая инстинктивная догадливость, свойственная простым людям, привели к тому, что они более или менее понимали, какие дела здесь вершатся; поскольку же как могильная тьма, так и распоряжения, исходившие отсюда, были опасны не для рядовых неаполитанцев, а для людей позначительнее, то именно простолюдины больше и распускали слухи об этой комнате, хотя в конечном счете страшились ее меньше, чем аристократы.