На некотором расстоянии друг от друга, на дороге, вьющейся от пещеры до Голгофы, были размещены отдельные группы, не имеющие никакого отношения к евангельской истории: пляшущие панталоне, ссорящиеся паяцы, потешающиеся над ними лаццарони и, наконец, несколько пульчинелл, с блаженным видом уплетающих макароны, ибо для неаполитанцев это все равно что античная амброзия, своего рода пища богов, с Олимпа упавшая на землю.

В общем, на сцене не оставалось ни единого пустого местечка. Не считаясь с тем, в каком месяце родился Христос, жнецы здесь приступили к жатве, на склонах холмов виноградари убирали виноград, пастухи пасли стада.

И все эти персонажи, числом до трехсот, были выполнены умелыми мастерами; рост их соответствовал тому плану, где им предстояло стоять, — таким образом создавалась перспектива, поражавшая своими размерами.

Для расстановки фигур был приглашен механик театра Сан Карло. Король наблюдал за его работой, слушая в то же время фра Пачифико, который рассказывал ему легенду о Беккайо, принимавшую день ото дня все более чудовищный характер. В самом деле: если сначала на этого отважного убийцу козлов напал один якобинец, то вскоре их стало двое, затем оказалось трое, а в конце концов повествователь уже не называл их числа, и если верить ему теперь, то на Беккайо, как на Фальстафа, напало целое войско; одного только он не утверждал: что оно было одето в зеленое сукно.

Однажды, когда фра Пачифико вошел в раж, в зале вдруг появился кардинал Руффо, вызванный, как уже было сказано, королем.

Фердинад прервал беседу с фра Пачифико, чтобы приветствовать кардинала, который, увидев монаха и зная, что его действия стали поводом, а он сам исполнителем отвратительного преступления, поспешил отойти от него, сделав вид, что хочет полюбоваться королевскими яслями.

Сеансы фра Пачифико как раз кончались; помимо трех мешков рыбы, овощей, фруктов, мяса и вина, взятых в дворцовых кладовых и погребах, король распорядился отсчитать ему под видом подаяния по сто дукатов за сеанс и, попросив благословения, отпустил его. Монах, столь же достойный человек, как и тот, кого он благословил, отбыл на своем осле, ликуя; король тем временем направился к Руффо.

— Вот мы, преосвященнейший, дожили уже до четвертого октября, а вестей из Вены нет как нет, — сказал он кардиналу. — Феррари, против обыкновения, запаздывает на пять-шесть часов. Я послал за вами потому, что с минуты на минуту он должен приехать, а я, как эгоист, подумал, что дожидаться его в вашем обществе мне будет куда приятнее, чем одному.

— И вы отлично поступили, государь, — отвечал Руффо, — ибо, проходя по двору, я видел, как в конюшню вели взмыленную лошадь, и заметил вдали человека, которого двое поддерживали под руки. Человек этот с трудом поднимался по ступенькам в ваши апартаменты; по ботфортам, кожаным штанам и куртке с брандебурами я, кажется, узнал беднягу, которого вы ждете. Вероятно, с ним что-то случилось.

В эту минуту в дверях появился ливрейный лакей…

— Ваше величество, — доложил он, — курьер Антонио Феррари прибыл и ожидает у вас в кабинете, когда вашему величеству угодно будет принять привезенные им депеши.

— Вот нам и ответ, преосвященнейший, — сказал король.

И, даже не спросив у лакея, не ранен ли Феррари, Фердинанд быстро поднялся по потайной лестнице и вместе с Руффо оказался в своем кабинете еще прежде курьера, который из-за своей раны шел медленно, останавливаясь через каждые десять-двенадцать шагов.

Несколько секунд спустя дверь кабинета распахнулась и Феррари, поддерживаемый двумя слугами, которые помогли ему подняться по лестнице, бледный, с окровавленной повязкой на лбу, вошел в кабинет.

XLV. ПОНТИЙ ПИЛАТ

При виде короля Феррари отстранил двух слуг, которые поддерживали его, и, словно присутствия повелителя было достаточно, чтобы к нему вернулись силы, самостоятельно прошел три шага вперед. Слуги удалились, затворив за собою дверь, а Феррари правой рукой достал из кармана депешу и подал ее королю, а левую приложил к виску, по-военному отдавая честь.

— Так! — произнес король вместо благодарности. — Однако мой недотепа свалился с лошади?

— Вашему величеству известно, — отвечал Феррари, — что ни в одной конюшне во всем королевстве не найдется лошади, которой удалось бы сбросить меня. Упал не я, а мой конь, а когда конь падает, всаднику, будь он хоть король, приходится тоже падать.

— И где же это случилось? — спросил Фердинанд.

— Во дворе замка в Казерте, ваше величество.

— А какой черт занес тебя во двор замка в Казерте?

— Начальник почтовой конторы в Капуа сказал мне, что король находится в замке.

— Правда, я там был, — проворчал король, — но в семь часов вечера я из Казерты уехал.

— Государь, — вмешался кардинал, заметив, что Феррари бледнеет и готов упасть, — если ваше величество желает продолжать допрос, надо предложить этому человеку сесть, иначе ему станет дурно.

— Хорошо, — сказал Фердинанд. — Садись, недотепа! Кардинал поспешно пододвинул кресло.

И как раз вовремя: еще мгновение, и Феррари рухнул бы на пол. Он успел опуститься в кресло.

Пока кардинал усаживал курьера, король внимательно смотрел на него, удивляясь, что он так хлопочет о раненом.

— Вы слышали, кардинал, — в Казерте!

— Слышал, ваше величество.

— Не где-нибудь, а именно в Казерте, — настаивал король.

Потом он обратился к Феррари:

— А как все это произошло?

— У королевы, государь, шел прием. Двор был полон экипажей; я повернул слишком круто и в этот момент недостаточно поддержал коня; он упал на все четыре ноги, а я расшиб себе голову о столб.

— Гм! — хмыкнул король.

Потом, вертя письмо в руках, словно не решаясь распечатать его, спросил:

— А это письмо — от императора?

— Да, государь. Я опоздал часа на два по той причине, что император находился в Шёнбрунне.

— Посмотрим же, что пишет нам племянник. Подойдите, кардинал.

— Позвольте мне, ваше величество, подать молодому человеку стакан воды и флакон с нюхательной солью. А может быть, ваше величество разрешит ему удалиться? Тогда я вызову людей, которые привели его сюда, и велю его проводить.

— Нет, нет, преосвященнейший. Мне ведь надо его расспросить.

Тут послышалось, будто кто-то скулит и скребется в дверь, ведущую из кабинета в спальню.

Это Юпитер узнал Феррари; заботясь о своем друге больше, чем король о своем слуге, пес просился войти.

Королевский курьер тоже узнал Юпитера и невольно протянул руку к двери.

— Замолчи сейчас же, скотина! — крикнул Фердинанд, топнув.

Феррари опустил руку.

— Может быть, ваше величество разрешит двум друзьям, попрощавшимся при разлуке, обменяться приветствиями при встрече? — спросил кардинал.

Воспользовавшись тем, что король распечатал письмо и погрузился в чтение, и думая, что Юпитер заменит курьеру и стакан воды и флакон с солью, кардинал отворил дверь в спальню.

Пес словно понял, что этой милостью он обязан тому обстоятельству, что король занят; он на брюхе вполз в кабинет и, стараясь пробраться как можно дальше от короля, направился к Феррари, обошел вокруг его кресла, спрятался за ним и уткнулся мордой в колено своего воспитателя и кормильца, чтобы тот мог погладить ее.

— Кардинал! Любезный кардинал! — воскликнул король.

— Я здесь, — отозвался тот.

— Прочтите-ка.

Кардинал взял письмо и стал читать, а король тем временем задал курьеру вопрос:

— Император сам написал это письмо?

— Не могу знать, — отвечал курьер. — Но получил я письмо из собственных рук его величества.

— Если он сам дал тебе письмо, значит, его никто не видел?

— Могу поклясться, государь.

— И оно все время было при тебе?

— Оно лежало у меня в кармане, когда я потерял сознание, там же оно было, когда я очнулся.

— Ты терял сознание?

— Не по моей вине, ваше величество; удар был очень сильный.