— Я думал, что монсеньеру больше не о чем меня спрашивать.

— Ты ошибаешься… Подойди! Ивонне занял прежнее место.

— А как ведут себя горожане? — спросил коннетабль.

— Превосходно, монсеньер!

— Мошенники!.. Посмотрел бы я на них, если бы они посмели вести себя иначе!

— Даже монахи взялись за алебарды!

— Бездельники!.. Так ты говоришь, они сражаются?

— Как львы, монсеньер! Что же до женщин…

— Они стонут, плачут и дрожат?.. Эти негодницы больше ни на что не способны!

— Напротив, монсеньер, они ободряют защитников, перевязывают раненых, хоронят мертвых.

— Мошенницы!..

В эту минуту дверь открылась и на пороге появился мужчина в полных доспехах, только на голове у него была бархатная шапка.

— А, господин Дандело, пойдите сюда! — сказал коннетабль. — Ваш брат так вопит в своем Сен-Кантене, как будто его режут.

— Монсеньер, — смеясь, ответил г-н Дандело, — если мой брат, а ваш племянник, вопит, то, я думаю, вы понимаете, зная его, что вопит он не от страха.

— Гм, черт возьми, я знаю, что это не от добра… и это-то меня и злит… Поэтому я позвал вас и маршала де Сент-Андре…

— Я здесь, — отозвался, появившись у входа в комнату, маршал.

— Хорошо, хорошо… маршал… А где господин д'Энгиен?

— Прошу прощения, монсеньер, — сказал, входя, герцог, — я здесь.

— Потроха свинячьи, господа! — яростно прорычал свое самое грязное ругательство коннетабль, видя, что все явились на его зов и ему не на ком выместить дурное настроение, составлявшее основу его характера. — Потроха свинячьи, господа! Мы же не в Капуе, чтобы, как вы, сладко спать!

— Меня это не касается, монсеньер, — сказал маршал, — я уже давно встал.

— А я и не ложился, — сказал герцог Энгиенский.

— Я говорю о господине Дандело.

— Обо мне? — воскликнул Дандело. — Монсеньер должен извинить меня: я проверял посты и оказался здесь раньше этих господ потому, что, когда меня разыскали, я был на коне и прискакал сюда верхом.

— Тогда, значит, я говорю о себе, — сказал Монморанси. — Похоже, я стар и никуда не годен, ведь я один лежал… Гром и молния!

— Коннетабль, — со смехом прервал его Дандело, — да какой черт это говорит?

— Никто, надеюсь, потому что тому, кто это скажет, я разобью морду, как тому предсказателю, кто тогда на дороге напророчил мне несчастье. Но дело не в этом; дело в том, что нужно оказать помощь бедняге Колиньи, ведь ему приходится сражаться с пятидесятитысячной армией. Пятьдесят тысяч, что вы на это скажете? Мне кажется, что у моего племянника со страху в глазах двоится.

Трое офицеров улыбнулись одновременно с одинаковым выражением лица.

— Если мой брат говорит, что пятьдесят тысяч, — сказал Дандело, — то это действительно пятьдесят тысяч, монсеньер.

— И скорее даже шестьдесят, чем пятьдесят, — сказал маршал де Сент-Андре.

— А вы что об этом думаете, господин д'Энгиен?

— Точно то же, что эти господа, господин коннетабль.

— Значит, вы все, как всегда, несогласны со мной?

— Вовсе нет, господин коннетабль, — ответил Дандело, — но мы думаем, что адмирал говорит правду.

— Вы готовы рискнуть чем-нибудь, чтобы помочь адмиралу?

— Я готов рискнуть жизнью, — заявил Дандело.

— И мы тоже, — в один голос ответили маршал де Сент-Андре и герцог Энгиенский.

— Ну, тогда все хорошо, — сказал коннетабль.

И, повернувшись в сторону прихожей, откуда доносился громкий шум, он крикнул:

— Черт побери, что за шум?

— Монсеньер, — ответил один из караульных офицеров, — тут человек, арестованный у Амских ворот.

— Бросьте его в тюрьму!

— Кажется, что это солдат, переодетый крестьянином.

— Так повесьте его!

— Но он ссылается на господина адмирала и говорит, что он от него.

— А письмо или охранная грамота при нем есть?

— Нет, и потому мы решили, что он шпион.

— Колесовать его!

— Минутку! — раздался голос в прихожей. — Людей нельзя просто так колесовать, будь вы сам господин коннетабль.

Затем стало слышно, как кто-то борется, и в комнату из прихожей влетел какой-то человек.

— Эй! — воскликнул Ивонне. — Не вздумайте с ним что-нибудь сделать, монсеньер: это Мальдан!

— Кто такой Мальдан? — спросил коннетабль.

— Это второй гонец, которого вам послал господин адмирал; он выехал одновременно со мной из Сен-Кантена, но прибыл, естественно, на два часа позже меня, поскольку следовал через Ам.

Это и в самом деле был Мальдан; не найдя коннетабля в Аме, он взял там лошадь и прискакал во весь опор в Ла-Фер из опасения, что Ивонне тоже может задержаться в пути.

Каким же образом Мальдан, отправившийся в путь в военном одеянии и с письмом адмирала, прибыл в крестьянской одежде и без письма? Отгадку наши читатели, проявив присущую им проницательность, найдут в одной из следующих глав.

XII. ПРИСТУП

Пусть наши читатели не удивляются, что с точностью, присущей скорее историку, чем романисту, мы следим за всеми подробностями атак и обороны в ходе героической осады Сен-Кантена, героической с обеих сторон — и осажденных и осаждающих.

Впрочем, по нашему мнению, величие нации проявляется как в поражениях, так и в победах: слава побед возвеличивается славой невзгод.

И в самом деле, какой народ не пал бы после Креси, после Пуатье, после Азенкура, после Павии, после Сен-Кантена или после Ватерлоо? Но Господь простер над Францией свою руку, и после каждого падения Франция, напротив, восставала еще более великой, чем прежде.

Иисус семь раз падал под тяжестью креста и спас мир!

Да будет позволено нам так выразиться, в этом отношении Франция среди наций может быть уподоблена Христу!

Сен-Кантен был одной из остановок на крестном пути Франции.

Ее крестом была монархия.

К счастью, позади монархии стоял народ.

И в этот раз, как мы увидим, когда монархия упала, народ остался на ногах.

В ночь после отъезда Ивонне и Мальдана адмиралу доложили, что часовым в предместье Иль слышится шум подкопа.

Колиньи поднялся и помчался туда.

Адмирал был опытным полководцем. Он спешился, лег на землю, приложил к ней ухо и прислушался.

А затем, поднявшись, сказал:

— Это не подкоп, это катят пушки… Противник подтаскивает их, чтобы составить из них батарею.

Офицеры переглянулись.

Потом Жарнак подошел к адмиралу и сказал:

— Сударь, вы знаете наше общее мнение: это место удержать нельзя. Адмирал улыбнулся.

— Мое мнение совпадает с вашим, господа, — сказал он, — но вы же видите, что мы удерживаем его уже пять дней… Если бы я отступил, как вы настаивали, предместье Иль было бы уже в руках испанцев и они уже окончили бы работы, необходимые для того, чтобы атаковать город с этой стороны. Не будем забывать, господа, что каждый день, который мы выигрываем, нам необходим, как загнанной лани глоток воздуха.

— Каково же ваше мнение, монсеньер?

— Мое мнение таково: с этой стороны мы сделали все, что было в человеческих силах, и должны теперь приложить наши усилия, нашу преданность и нашу бдительность в другом месте.

Офицеры поклонились в знак согласия.

— На рассвете, — продолжал Колиньи, — испанские орудия будут собраны в батарею и начнется огонь; значит, на рассвете все, что у нас тут есть, — артиллерия, боеприпасы, ядра, войлочные пыжи, тачки, носилки, копья, землеройные орудия, — все должно быть перевезено в город.

Часть людей займется этим, другая часть забьет дома хворостом и фашинами, которые я велел приготовить, и подожжет их… Я сам прослежу за отступлением и, когда наши солдаты пройдут, прикажу разрушить мосты.

И, поскольку вокруг себя он видел бедных горожан, кому принадлежали эти дома, опечаленно слушавших его приказы, он добавил:

— Друзья мои, если мы и пощадим ваши дома, их разрушат испанцы и возьмут из них дерево и камень, чтобы построить заслоны и вырыть траншеи; лучше пожертвуйте их сами королю и стране: я поручаю вам самим их поджечь.