При этих словах послышался слабый крик — это вскрикнула, побледнев, мадам Маргарита, готовая упасть в обморок.

Наступило полное молчание. Потом тот, кого все принимали за Эммануила Филиберта, произнес:

— Хорошо. Скажи своему хозяину, что я принимаю бой на всех его условиях, беру Господа нашего в судьи, а короля, сеньоров, дворян, баронов, королев, принцесс и благородных дам, здесь присутствующих, в свидетели и что я отказываюсь от его пощады, так же как и он от моей. А теперь пусть Господь решает, на чьей стороне правда!

И так же спокойно, будто попросил свой жезл командующего, он произнес как судья:

— Мое копье!

Подошел оруженосец с тремя копьями; острия их были заточены и блестели. Шанка-Ферро, не выбирая, взял первое попавшееся, рукой и шпорами заставил лошадь перепрыгнуть боковой барьер и оказался на ристалище.

В ту же минуту всадник в полном вооружении занял место, покинутое им.

Это был сам король, оказавший противникам честь судить их поединок.

Со времени появления на ристалище черного рыцаря на подмостках установилась полная тишина — и когда звучал его вызов, и когда послышался ответ на него.

Негромкие рукоплескания раздались только тогда, когда его конь, несмотря на тяжесть собственных доспехов и доспехов всадника, с легкостью перепрыгнул барьер, но тут же стихли, как в церкви или склепе стихает неуместно громкий голос человека, понявшего, что это место слишком свято или обстоятельства слишком торжественны.

Тем временем противники сквозь прорези в опущенных забралах измерили друг друга взглядом и изготовили копья к бою.

Оруженосцы подняли барьеры, и король крикнул: «Съезжайтесь!»

Остальные трое судей, по-видимому, уступили ему это право, как будто только король может подать сигнал к бою, где на карту была поставлена жизнь человека.

Не успел раздаться крик «Съезжайтесь!», как противники кинулись друг на друга.

Они встретились посредине ристалища и целились по-разному: черный рыцарь в забрало, а его противник — в грудь.

Не прошло и несколько секунд после обмена ударами, как зрители смогли увидеть, каков был результат.

Черный рыцарь сбил герцогскую корону со шлема Эммануила Филиберта; тот же, кто сражался под шлемом герцога и в его доспехах, сломал свое копье на три части о стальной панцирь своего соперника.

Удар был так силен, что черный рыцарь опрокинулся на крупе лошади и потерял одно стремя.

Но он тут же вдел ногу в стремя и выпрямился.

Каждый из противников сделал полный поворот и принял свое первоначальное положение.

Оруженосец Шанка-Ферро принес ему новое копье взамен сломанного.

Черный рыцарь тоже взял новое копье, потому что первое затупилось о гребень герцогского шлема.

Во время схватки не было слышно ни хлопков, ни вскриков: чувствовалось, что всеми собравшимися владел настоящий ужас.

Действительно, по ярости противников было видно, что это настоящий бой — смертный бой без пощады и милосердия, как выразился черный рыцарь.

Копья были выбраны и приготовлены к бою, лошади били копытом от нетерпения, и король второй раз крикнул: «Съезжайтесь!»

Во второй раз послышался грохот, подобный раскатам грома, а затем будто ударила молния. Лошади присели на задних ногах, оба противника сломали копья; однако на панцире герцога остался лишь след от удара, а в панцире черного рыцаря торчал обломок копья Шанка-Ферро.

Мгновение казалось, что грудь черного рыцаря тоже пробита, но копье, пронзив панцирь, застряло в кольцах латного ошейника.

Черный рыцарь схватился за обломок обеими руками и попытался его вытащить, но после третьей попытки ему пришлось прибегнуть к помощи своего оруженосца, которому только со второго раза удалось вынуть обломок.

Еще ничего решающего не произошло, но чувствовалось, что преимущество, если оно и было, — на стороне герцога Савойского.

Королевы начали успокаиваться; ужасная игра увлекла их помимо воли; одна мадам Маргарита отворачивалась при каждой схватке и только тогда переводила взгляд на ристалище, когда дофин или кто-нибудь из юных принцесс шептал ей на ухо:

— Ну посмотри… да посмотри же!

Король был вне себя от радости: он присутствовал при настоящем бое! Едва ли он понимал, что судьба переменчива и что его сестра может стать вдовой прежде чем станет герцогиней; по тому как он кричал: «Смелее, зять, смелее! Победа красному щиту с серебряным крестом!» — можно было сказать, что в победе герцога он не сомневается.

Между тем, соперники взяли по третьему копью и приготовились к третьей схватке.

Не успели противники изготовить копья, как король в третий раз крикнул:

— Съезжайтесь!

На этот раз черный рыцарь упал вместе с лошадью, а Шанка-Ферро, потеряв оба стремени, был вынужден ухватиться за луку седла; но с невероятной ловкостью он одной рукой успел отцепить от ленчика булаву, а другой — обнажить меч, так что можно было подумать, будто он просто решил переменить оружие, поскольку старое сломалось.

Едва черный рыцарь успел коснуться земли, как он тут же выбрался из-под упавшей лошади, прыжком вскочил на ноги и, так же ловко как Шанка-Ферро, обнажил меч и отцепил от ленчика боевой топор.

Тут соперники отступили на шаг, давая себе время прикрепить к поясу топор, чтобы это оружие было в крайнем случае под рукой, и, предоставив оруженосцам уводить лошадей и подбирать обломки копий, кинулись друг на друга с такой яростью и пылом, будто бой только начался.

И если за первыми тремя схватками зрители следили в полной тишине и с величайшим вниманием, то во время поединка на мечах они вели себя иначе. Все знали, насколько великолепно владеет мечом Эммануил Филиберт, а потому никто не удивился, что на черного рыцаря один за одним посыпались мощные удары; но скорость, с которой он успевал их отражать, и ловкость защиты удивили зрителей; сколь бы быстро ни следовало нападение, защита не медлила — точнее, это не были нападение и защита, это был обмен ударами на равных, и обмен страшный. Глаза зрителей не успевали заметить, как ударял меч, и только искры, высеченные из щита, панциря или шлема, показывали, куда был нанесен удар.

Наконец Шанка-Ферро нанес такой удар по голове противника, что рассек бы шлем, какой бы хорошей закалки он ни был, если бы черный рыцарь не успел парировать его щитом; но грозное лезвие рассекло щит, как если бы он был из кожи, и разрубило наручи. Отбросив разрубленный надвое щит подальше, черный рыцарь отступил на шаг и двумя руками с такой яростью ударил по щиту герцога, что его меч рассыпался, оставив у него в руках только рукоять. Из-под опущенного забрала Шанка-Ферро раздалось радостное рычание: чем короче и массивнее использовалось оружие, тем больше он чувствовал свое преимущество над противником. Черный рыцарь отбросил рукоять меча и отстегнул от пояса боевой топор; Шанка-Ферро в свою очередь отбросил копье и меч, и зрители увидели, что в его руках, как золотой вихрь, кружится его верная булава, из-за которой его и прозвали Шанка-Ферро.

С этой минуты по всему ристалищу слышались только крики восторга — и на подмостках, и на балконах. Скорость и ярость ударов невозможно описать. У соперников больше не было щитов, и дело решала уже не ловкость, а только сила. Шанка-Ферро наносил удары, словно молотом о наковальню, и черный рыцарь своей недвижимостью и едва ли не бесчувственностью уже сам походил на наковальню, но удары становились все сильнее, и он начал отступать. Тогда и его соперник отступил, страшная булава в его руке стала вращаться, как праща, со свистом описала дугу и попала черному рыцарю прямо в забрало! Тот развел руки, зашатался, как дерево, перед тем как упасть, но упасть он не успел: Шанка-Ферро бросился на него одним прыжком, как тигр; в руках в него был длинный кинжал; зрители услышали скрежет соприкоснувшихся доспехов, потом все присутствующие женщины закричали: «Пощады, герцог Савойский!» Но Шанка-Ферро тряс головой и отвечал: «Нет пощады предателю! Нет прощения убийце!» и искал просветы в забрале, зазоры в панцире или отверстия в латном воротнике, куда бы он мог всадить кинжал, но тут вдруг раздался крик: «Остановись, Богом живым заклинаю, остановись!» — и все увидели, что на ристалище на полном скаку влетел всадник, соскочил с коня, обхватил победителя, с нечеловеческой силой поднял его и отбросил на десять шагов от побежденного.