Моя тетка герцогиня д'Эгийон, в прошлом г-жа де Комбале, по слухам, была самой постоянной любовницей его высокопреосвященства. Эту связь отрицали, но не скрывали настолько, чтобы нельзя было ее обнаружить. Герцогиня д'Эгийон родила от своего дяди четырех детей — двое из них умерли, а двое еще живы. Ее дочь, которой дали хорошее приданое, вышла замуж за некоего дворянина из Перигора, и он заточил ее в домашнюю тюрьму, якобы таким образом оказывая ей честь. Сын герцогини, известный в свете как шевалье Дюплесси, получил титул мальтийского рыцаря непонятно за какие заслуги. Это красивый мужчина, хитрый, как и его отец; мы с ним еще встретимся: разве за мной не охотились все внебрачные сыновья этого столетия?

Господин де Лозен говорил, что вокруг меня вьется целый рой бастардов; с неподражаемым видом он захлопывал дверь перед носом шевалье Дюплесси.

Король Людовик XIII угасал. В конце жизни у него появилась одна причуда — брить своих придворных, и, чтобы не впасть в немилость, всем следовало подчиняться. В ту пору отец еще не был герцогом и страстно желал им стать, поэтому он, угождая королевской прихоти, и не думал прятать свой подбородок. Во время этой процедуры отец развлекал общество своими постоянными побасенками; король рассмеялся, и его рука дрогнула.

— Осторожно, государь! Вы сейчас меня пораните! — вскричал маршал, будучи не в силах сдержаться (благодаря своей прямоте он пользовался расположением короля).

— Дело сделано, мой дорогой маршал, — отвечал Людовик XIII, — и обратной дороги нет.

— Это печать мастерового, государь; клянусь честью, я сохраню этот пушок под губой, чтобы скрыть шрам.

— Отныне он будет называться королевской бородкой, маршал, ибо сделан рукой короля.

Вот откуда пошла эта мода, которую смогла упразднить лишь воля другого короля. Как мало осталось тех, кто еще помнит этот случай!

Наша матушка была добрая и благочестивая, но легковерная женщина: она верила прорицателям и советовалась с ними вопреки воле своего духовника. Отец говорил, что матушка совершает этот грех, чтобы ей было в чем винить себя, а также потому, что она не давала обета быть безупречной. Самым известным астрологом того времени был Кампанелла. Кардинал вытащил его из миланской темницы, где тот томился по обвинению в колдовстве, и приказал ему составить гороскоп господина дофина, ныне короля Людовика XIV. Кампанелла составил замечательный гороскоп, которому до сих пор, очевидно, суждено точно исполняться.

— Этот ребенок, — заявил астролог, — будет сластолюбив, как Генрих Четвертый, и очень спесив; он будет править долго и трудно, хотя и с немалым благополучием. Однако конец его будет плачевным и повлечет за собой величайшую смуту в религии и в королевстве.

Вот что приключилось с матушкой и со мной за несколько дней до кончины Людовика XIII. Матушке нездоровилось, и мысль о смерти не покидала ее ни днем ни ночью. Между тем она решила узнать свою участь, вероятно чтобы подготовиться к ней; в то же время ей пришло в голову заглянуть и в мое будущее, и, отправившись к астрологу, она взяла меня с собой. Мы вышли из дворца пешком и переодевшись, то есть закутавшись в длинные накидки; матушка опиралась на руку своего конюшего, а ее камердинер держал меня за руку. Мы добрались до уединенного дома, расположенного возле фермы Ла-Гранж-Бательер, посреди стоячих болот, простиравшихся книзу от монастыря святого Лазаря. Этот дом, огороженный со всех сторон и окруженный садом, который из-за сырости здешней почвы покрывался листвой раньше прочих садов и дольше их оставался зеленым, напоминал обитель кающихся грешников, настолько у него был мрачный вид. Я потеряла в грязи один из своих башмачков, так как не привыкла долго ходить пешком, и горько разрыдалась, чувствуя себя затерянной в этой глуши, где не было никакого другого человеческого жилья.

Мы постучали; дверь распахнулась, но при этом не было видно, кто ее открыл; мы собрались войти в нее, как вдруг на пороге дома показался какой-то отвратительный безобразный карлик. Он сделал нам знак остановиться, и тут чей-то голос, казавшийся потусторонним, спросил, что нам нужно.

— Мы пришли к прославленному Кампанелле, — вся дрожа, ответила матушка.

— Зачем?

— Чтобы узнать правду о своей судьбе.

— Верите ли вы в Бога?

— Разумеется, мы в него верим.

— В таком случае входите!

Мы вошли в дом. Матушке пришлось оставить конюшего с камердинером за дверью, и мы проникли в святилище вдвоем. Кампанелла предстал перед нами облаченным в длинную трехцветную накидку — она была черно-фиолетово-красной; его голову украшал большой остроконечный подбитый мехом колпак голубого цвета, со связкой бубенчиков на конце — они производили оглушительный шум, когда астролог считал это уместным для своих колдовских ритуалов. У него была очень длинная, внушавшая глубокое почтение седая борода. При нашем появлении он даже не встал, но окинул нас испепеляющим взглядом василиска (у него были черные сверкающие глаза); затем он вытянул руку и указал матушке на стул; она присела, а я в сильном замешательстве осталась стоять. Одним движением Кампанелла заставил меня подойти к нему:

— Вы хотите узнать, что ждет эту девицу, сударыня? Матушка сделала утвердительный знак: она так оробела, что у нее не хватило духа произнести хотя бы одно слово. Астролог взял меня за руку, почти силой разжал ее и принялся рассматривать мою ладонь, а затем, вглядываясь в черты моего лица, неторопливо покачал головой в знак недовольства.

— Я вижу здесь не просто счастье, но могущество, почести, чуть ли не царский венец! Сколько тут слез, и при этом какая гордая душа. Дитя, берегитесь понедельников, остерегайтесь зеленых глаз, не доверяйте златоустам. Вы станете носить корону вопреки своей воле; вы умрете молодой, но у вас не будет никаких сожалений. Необычное светило управляет вашей судьбой; вас будут любить многие, особенно дети, лишенные матери. У вас появятся свои дети, но вы будете мало их любить. Когда-нибудь вы вспомните то, что я предсказываю вам сегодня: ваша звезда переменчива, и, подобно ей, в вашей жизни будут мрачные времена. Ступайте! Мне неуютно в ваших мыслях — они унылы и отталкивают меня. И все же вы будете красавицей!

Кровь моего отца всегда, даже в том возрасте, бурлила во мне причудливым образом. Я гордо выпрямилась; чары Кампанеллы меня не пугали, и я готова была дать отпор самому дьяволу.

— Вы невероятно заносчивы, — сказала я астрологу, — раз вы смеете говорить в таком тоне с дочерью маршала де Грамона. Если вам не нравится мое общество — значит, оно не для вас, и я не понимаю, зачем вообще меня сюда привели.

Не заботясь о том, следует ли за мной мать, я прошла в прихожую, где сидел безобразный карлик, и стала искать выход из дома, но не нашла его. Карлик молча, не двигаясь, рассматривал меня.

— Как я могу отсюда выйти? — спросила я с прежней резкостью.

— Мне не было велено вас выпускать, — ответил он.

Я едва не задохнулась от гнева: мне никто никогда не противоречил и меня баловал весь двор, чтобы угодить моей матери, племяннице кардинала, а тут какой-то жалкий уродец и его столь же ничтожный хозяин смеют мне перечить! Я вернулась в кабинет Кампанеллы, где моя добрая матушка рассыпалась в извинениях, обещая прорицателю золотые горы, если он отведет от меня угрозу, и услышала, как Кампанелла промолвил в ответ:

— Это не в моих силах, сударыня, я не рок; у этой столь властной девицы будет повелитель, повелитель жестокий и безжалостный, и он подомнет ее под себя.

— Вы солгали! — воскликнула я. — Никто меня не подомнет. Откройте немедленно дверь, я хочу отсюда выйти.

Я пожалуюсь отцу; он узнает, что меня привели сюда силой, и тогда мы посмотрим, господин колдун, посмеете ли вы столь же дерзко говорить в его присутствии.

Госпожа де Грамон побледнела. Она боялась своего мужа, она боялась нас с Гишем, а особенно боялась моего дядю-шевалье, который легко мог вытянуть из нее все, чем приводил в бешенство отца. Матушку ужасно пугало то, что я обо всем расскажу отцу.