Бернар, погруженный в свои мысли, комкая письмо в руке, слушал Матье, хотя, казалось, он не понимал, что тот говорит.

Вдруг, повернувшись в его сторону, он бросил письмо на пол и придавил его одновременно ногой и прикладом ружья.

— Да, решительно, Матье, ты… — начал он и внезапно остановился.

— О! Не останавливайтесь, мсье Бернар, — сказал Матье со своим полуглупым-полунасмешливым видом, — не нужно останавливаться, это приносит несчастье!

— Ты мерзавец! — сказал Бернар. — Убирайся отсюда!

И он сделал шаг по направлению к бродяге, намереваясь заставить его уйти силой, если он не захочет уйти добровольно; но, следуя своей привычке, Матье не выказал никакого сопротивления: как только Бернар сделал шаг вперед, он сделал два шага назад. Продолжая пятиться время от времени смотря назад, чтобы найти дверь, Матье сказал:

— Может быть, следовало поблагодарить меня как-нибудь по— другому, мсье Бернар, но так уж вы обычно поступаете… Как говорится, каждый благодарит, как умеет. До свидания, мсье Бернар, до свидания! — И, обернувшись на пороге, голосом, в котором чувствовалась новая волна ненависти, он прокричал: — Вы слышите? Я вам сказал: «До свидания!»

И быстрым движением, столь необычным для его медленной походки (он ходил, как бы засыпая на ходу), он перепрыгнул ров, отделяющий дорогу от леса, и исчез в тени больших деревьев.

Глава VII. Ревность

Но вместо того, чтобы продолжать следить, как поспешно удаляется Матье, произнося угрозы, Бернар снова занялся письмом.

— Да, — прошептал он, — то, что он написал письмо, как и всякий Парижанин, это я прекрасно понимаю, — он ни перед чем не остановится; но чтобы она возвращалась по той дороге, которую он укажет, чтобы он предлагал ей место в своем экипаже, в это я никак не могу поверить!.. А! Черт побери! Это ты, Франсуа? Добро пожаловать! — эти слова были адресованы молодому человеку, с которым мы вместе открыли дверь в дом дядюшки Гийома в первой главе нашего романа.

— Да, клянусь Богом, это я, — сказал он, — я пришел узнать, не умер ли ты от внезапного апоплексического удара!

— Нет еще, — улыбаясь уголками губ, ответил Бернар.

— Тогда — в путь! — воскликнул Франсуа. — Робино, Лафей, Лаженесс и Бертелин уже собрались у Прыжка Оленя, и если старый ворчун застанет нас здесь, когда вернется, то охотиться будут не на кабана, а на нас!

— Да, но… Подойди сюда! — сказал Бернар.

Эти слова были произнесены резким и повелительным тоном, что было необычно для Бернара, и это удивило Франсуа. Но заметив, как побледнел Бернар и как исказились черты его лица, и догадавшись, что письмо, которое он держал в руке, было причиной изменений, которые отразились на лице и в поведении молодого человека, он приблизился, улыбаясь и волнуясь одновременно. Приставив руку к своей форменной фуражке так, как это делают военные, он сказал:

— Я здесь, мой повелитель!

Заметив, что взгляд Франсуа прикован к письму, Бернар, заложив за спину руку, в которой держал письмо, и, положив другую на плечо Франсуа, спросил:

— Что ты думаешь о Парижанине?

— Об этом молодом человеке, который живет у мсье Рэзэна, торговца лесом?

— Да, о нем!

Франсуа кивнул головой и восхищенно прищелкнул языком.

— Я бы сказал, что он хорошо одет, — ответил он, — и как мне кажется, всегда по последней моде!

— Речь идет не о его костюме!

— Следовательно, речь идет о внешности? О, Боже мой! Это красивый молодой человек, ничего не скажешь!

И Франсуа снова сделал восхищенный жест.

— Я не говорю о его внешности, — сказал Бернар с нетерпением, — я говорю о его нравственном облике!

— О нравственном облике? — воскликнул Франсуа, внезапно изменив интонацию, что доказывало, что как только речь заходила о нравственности этого человека, то его мнение сразу менялось.

— Да, о его моральных качествах, — повторил Бернар.

— Ну, — сказал Франсуа, — я бы сказал, что он был бы не способен найти корову матушки Ватрен, если она вдруг потеряется в поле Метар, хотя корова оставляет после себя довольно заметный след! — Да, но он вполне способен поднять лань, пуститься в погоню и преследовать ее, пока не настигнет, особенно если эта лань носит чепчик и юбку!

При этих словах на лице Франсуа появилась веселая улыбка, причина которой не вызывала сомнений. — О, Боже мой, в этом смысле он имеет репутацию прекрасного охотника!

— Да, — сказал Бернар, сжимая кулаки, — но пусть он лучше не охотится на моих землях, или горе этому браконьеру!

Бернар произнес эти слова с такой угрозой в голосе, что Франсуа посмотрел на него в растерянности.

— Эй, — сказал он, — что с тобой?

— Подойди сюда! — сказал Бернар.

Молодой человек повиновался.

Бернар одной рукой обнял своего товарища, а другой — поднес письмо Шолле к его глазам.

— Что ты скажешь об этом письме? — спросил он.

Франсуа посмотрел сначала на Бернара, затем на письмо, а потом начал читать: «Дорогая Катрин!»

— О! — сказал он, прерывая чтение. — Твоя кузина!

— Да! — сказал Бернар.

— Понятно, но мне все-таки кажется, что язык бы у него не сломался, если бы он назвал ее мадемуазель Катрин, как все делают!

— Да, поначалу… но подожди, ты еще не дочитал!

Франсуа продолжил чтение, постепенно понимая, о чем идет речь.

«Дорогая Катрин!

Я узнал, что вы возвращаетесь после продолжительного отсутствия, во время которого я вас едва видел, когда ненадолго приезжал в Париж, и даже не мог поговорить с вами. Мне кажется, что не имеет смысла говорить вам, что в течение этого времени Ваш милый образ не выходил у меня из головы, и я все дни и ночи напролет думал о вас. И я еще раз хочу повторить вам то, что уже писал: я поеду вам навстречу по направлению к Гондревилю, и надеюсь, что найду вас после возвращения более разумной, чем до вашего отъезда, и что воздух Парижа заставил вас забыть об этом дуралее Бернаре Ватрене. Ваш верный обожатель Луи Шолле»

— О! — воскликнул Франсуа, — так это написал Парижанин?

— Как видишь! Этого дуралея Бернара Ватрена! Ты только послушай!

— Ах да! Но… а мадемуазель Катрин?

— Да, вот именно, Франсуа: а мадемуазель Катрин?

— Ты думаешь, что он поехал ее встречать?

— А почему бы и нет? Эти городские щеголи ни перед чем не остановятся! Да и зачем стесняться такой деревенщины, как я!

— Ну, а ты-то что скажешь?

— Я? Теперь?!

— Боже мой! Уж ты-то знаешь, какие у вас отношения с мадемуазель Катрин!

— Я это знал до ее отъезда, но теперь, после ее почти двух летнего пребывания в Париже, кто знает?

— Но ты же ездил ее навещать!

— Всего лишь два раза, но уже восемь месяцев, как я ее не видел… А за восемь месяцев в голове у девушки бывает столько разных мыслей!

— Боже мой, что за мрачные мысли! — воскликнул Франсуа. — Я знаю мадемуазель Катрин, и я отвечаю за нее! — добавил он уверенно.

— Франсуа, Франсуа, даже лучшая из женщин, если и не лгунья, то, по крайней мере, кокетка! Эти восемнадцать месяцев пребывания в Париже… Ах!

— Я тебе повторяю, что ты найдешь ее по возвращении такой же, как и до отъезда — верной и смелой!

— О, если она только сядет в его экипаж, то я… — воскликнул Бернар с угрозой в голосе.

— Тогда что? — спросил Франсуа с испугом.

— Эти две пули, — сказал Бернар, доставая из кармана две пули, которые он пометил крестиком с помощью ножа Матье, — эти две пули, которые я пометил условным знаком для охоты на кабана…

— И что? — Одна из них будет предназначена ему, а другая — мне!

И, вставив обе пули в ствол ружья, он закрепил их с помощью пыжей.

— Подойди сюда, Франсуа! — сказал он.

— Ах, Бернар, Бернар! — попытался было возразить молодой человек.

— Я тебе сказал, подойди сюда! — угрожающе закричал Бер нар. — Ты слышишь, Франсуа?!

И он с силой увлек его за собой, но внезапно остановился, услышав за дверью шаги своей матери.