Тут, несмотря на присутствие короля, шепот восхищения заглушил голос кардинала. Габриэль, потупившись, скромно стоял в двух шагах от короля, и его скромный вид, как бы усугубляя впечатление о содеянном им ратном подвиге, приводил в восторг молоденьких женщин и старых воинов.
Даже сам король невольно взволновался и потеплевшим взором смотрел на юного героя из рыцарского романа. Только одна госпожа де Пуатье покусывала побледневшие губы, да господин де Монморанси хмурил косматые брови.
Передохнув, кардинал снова вернулся к письму:
– «После взятия форта Ризбанк английские корабли не рискнули пойти на безнадежную высадку. Три дня спустя мы вступили в Кале. В этой последней схватке, государь, я и получил страшную рану, которая чуть не стоила мне жизни. Здесь мне придется снова упомянуть виконта д’Эксмеса. Он чуть ли не силой заставил пропустить к моему смертному ложу мэтра Парэ…» За это примите уж от меня особую благодарность, – растроганно произнес Карл Лотарингский и с подъемом закончил: – «Государь, обычно славу больших успехов приписывают тому, под чьим руководством они были достигнуты. В данном же случае я считаю своим долгом уведомить ваше величество, что податель сего письма был истинным вдохновителем и исполнителем нашего предприятия, и, если бы не он, Кале был бы еще в руках англичан. Господин д’Эксмес просил меня не говорить об этом никому, кроме короля, что я с радостью и делаю. Мой долг заключается в том, чтобы удостоверить документами доблесть господина д’Эксмеса. Остальное, государь, ваше право. Господин д’Эксмес говорил мне, что у вас есть для него некая награда. И действительно, только король может по достоинству оценить и вознаградить подобный невиданный подвиг. В заключение молю бога, государь, ниспослать вам долгую жизнь и счастливое царствование. Ваш смиренный и верноподданный слуга Франциск Лотарингский. Кале, 8 января 1558 года».
Когда Карл Лотарингский дочитал письмо и вручил его королю, по залу снова пробежала легкая волна восторженного шепота. Если бы не дворцовый этикет, доблестному воину долго бы рукоплескали.
Король почувствовал этот общий порыв и вначале попытался противиться ему, но все-таки вынужден был обратиться к Габриэлю, как бы выражая желание всех присутствующих:
– То, что вы совершили, сударь, просто невероятно! Я и сам полагаю, что мне надлежит наградить вас за этот героический подвиг.
– Государь, – отозвался Габриэль, – я претендую только на одну награду, и ваше величество знает… – Но, заметив нетерпеливый жест Генриха, тут же осекся и заключил: – Прошу прощения, государь, моя миссия пока не завершена.
– Что у вас есть еще?
– Государь, вот письмо госпожи де Кастро к вашему величеству.
– От госпожи де Кастро? – обрадованно переспросил Генрих.
И, порывисто вскочив с кресла, он спустился с возвышения, взял в руки письмо Дианы и вполголоса сказал Габриэлю:
– Оказывается, вы не только вернули город королю, но и дочь отцу! Я ваш должник вдвойне! Однако посмотрим, что она пишет…
И поскольку Генриха стесняло это почтительное молчание двора, ожидавшего его повелений, он во всеуслышание распорядился:
– Я не препятствую, господа, изъявлениям вашей радости. Больше я ничего не могу вам сообщить, все остальное я выясню в разговоре с посланцем герцога де Гиза. Вам остается только по достоинству оценить эту великолепную новость, чем можете и заняться, господа!..
Гости не замедлили воспользоваться разрешением, и вскоре в зале повис какой-то нескончаемый, неясный гул.
Одна лишь госпожа де Пуатье и коннетабль следили за королем и Габриэлем. Они обменялись красноречивым взглядом. Потом Диана подошла почти вплотную к королю. Но Генрих не замечал ни Дианы, ни коннетабля. Он весь был поглощен письмом дочери.
– Милая Диана! Бедная, милая Диана!.. – растроганно бормотал он.
Затем, прочитав письмо, он в великодушном порыве обратился к Габриэлю:
– Госпожа де Кастро мне также представляет вас как своего спасителя! Причем она говорит, что вы не только вернули ей свободу, но и, насколько я понял, спасли ее честь?
– Государь, я лишь исполнил свой долг.
– Тогда и мне остается исполнить свой, – гордо выпрямился король. – Слово за вами! Чего же вы хотите, господин виконт де Монтгомери?
XXVIII. Радость и тревога
«Господин виконт де Монтгомери!»
Это имя в устах короля значило больше, чем обещание. Габриэль торжествовал. Генрих готов был простить!
Диана шепнула подошедшему к ней коннетаблю:
– Он слабеет!
– Подождем – наше слово впереди! – не растерялся коннетабль.
– Государь, – говорил между тем королю Габриэль, – государь, я не считаю нужным повторять, какой милости я от вас жду. Свое обещание я выполнил. Исполните ли вы свое?
– Да, я его исполню, – не колеблясь, ответил король, – но только с одним условием – никакой огласки.
– Это условие будет в точности соблюдено. Клянусь честью!
– Тогда подойдите ко мне, сударь! – приказал король.
Габриэль подошел, кардинал из скромности удалился, но госпожа де Пуатье, сидевшая почти рядом с королем, не тронулась с места и слышала весь дальнейший разговор.
Впрочем, ее присутствие не смущало короля. На сей раз голос его звучал твердо:
– Виконт де Монтгомери, вы рыцарь, которого я ценю и уважаю. Если вы даже получите то, чего желаете и что, безусловно, заслужили, мы все-таки будем еще в долгу перед вами. Итак, возьмите это кольцо. Завтра в восемь часов утра предъявите его коменданту Шатле. Он будет нами предупрежден, и вы немедленно получите то, ради чего так свято и доблестно боролись.
Габриэль почувствовал, как от радости у него подгибаются колени, и, не удержавшись, упал к ногам короля. Сердце бешено колотилось, на глазах выступили слезы.
– Государь, – выпалил он, – до последних моих дней я – ваш телом и душой!.. Это так же верно, как и то, что в случае отказа я бы возненавидел вас.
– Ну полноте, виконт, встаньте, – улыбаясь, молвил король. – Успокойтесь. И чтобы немного отвлечься, расскажите нам всю эту неслыханную историю взятия Кале. По-моему, об этом можно говорить и слушать без конца.
Генрих II больше часа не отпускал от себя Габриэля, заставляя по сто раз повторять одни и те же подробности.
Потом он нехотя уступил его дамам, которые, в свою очередь, забросали вопросами юного героя.
Наконец кардинал Лотарингский, не знавший прошлого Габриэля и видевший в нем только друга и приближенного своего брата, пожелал представить его королеве.
Екатерина Медичи в присутствии всего двора была вынуждена поздравить того, кто принес королю столь радостную весть. Но сделала она это с холодком и высокомерием, и ее презрительный взгляд никак не гармонировал со сказанными ею словами. Габриэль чувствовал этот холод лживой любезности, под маской которой таились тайная насмешка и скрытая угроза.
Откланявшись Екатерине Медичи, он повернулся и тут неожиданно понял причину своих дурных предчувствий. И в самом деле, едва он бросил взгляд в сторону короля, как с ужасом увидел: к Генриху подходит Диана де Пуатье и что-то говорит ему со злой и пренебрежительной усмешкой. Затем она подозвала коннетабля, и тот тоже что-то начал втолковывать королю.
Ни одно движение его врагов не ускользнуло от Габриэля. Но в тот момент, когда сердце его зашлось в смертельной тревоге, к нему с веселой улыбкой стремительно подлетела Мария Стюарт и засыпала его уймой похвал и расспросов. Обеспокоенный Габриэль отвечал невпопад.
– Это же замечательно, великолепно! Вы со мной согласны, дорогой дофин? – обратилась она к Франциску, своему юному супругу, который не преминул добавить к восторгам жены и свои собственные.
– На что только не пойдешь, дабы заслужить такие добрые слова! – вздохнул Габриэль, не спуская глаз с возбужденной троицы.
– Чувствовало мое сердце, что вы непременно совершите какой-нибудь чудесный подвиг! – продолжала Мария Стюарт с присущей ей грацией. – Ах, если бы я могла вас отблагодарить, как и король! Но женщина, увы, не имеет в своем распоряжении ни титулов, ни чинов.