– Нет, он не мог так сделать, – грустно покачала головой Бабетта.

– Что? Виконт д’Эксмес не мог принудить своего подчиненного жениться на тебе?

– Жениться? Нет, нет!.. Он не мог… – лепетала обезумевшая Бабетта.

– Да кто же ему мог запретить? – воскликнули оба брата.

Бабетта упала на колени и залепетала как помешанная:

– Ах, простите меня еще раз… Я хотела скрыть от вас… Но когда вы заговорили о Франции, о виконте д’Эксмесе и об этом… Мартен-Герре… О, неужели правда то, что сообщил тогда мне господин д’Эксмес?

– Что он тебе сообщил? – Голос Пьера дрогнул.

– Да, да… в день своего отъезда… когда я просила его передать Мартену мое колечко… я не могла ему, чужому человеку, признаться во всем случившемся…

– Что он тебе сказал? Договаривай! – крикнул Пьер.

– Что Мартен-Герр женат!..

– Несчастная! – завопил Пьер Пекуа и вне себя замахнулся на сестру.

– И это была правда, – прошептала побледневшая девушка, – теперь я знаю, что это была правда! – И, потеряв сознание, она рухнула на пол.

Жан схватил Пьера за плечи и оттолкнул назад.

– Ты в своем уме, Пьер? Не ее должно карать, а того презренного!

– Верно! – согласился Пьер Пекуа, стыдясь своей несдержанности.

Суровый и замкнутый, он отошел в сторону, а Жан тем временем наклонился над неподвижной Бабеттой. Так прошло немало времени.

Издалека, почти с равномерными перерывами, доносились пушечные залпы.

Наконец Бабетта открыла глаза и, пытаясь вспомнить, что произошло, спросила:

– Что случилось?

Она перевела еще затуманенный взгляд на склонившегося над нею Жана Пекуа. Странное дело: ей показалось, будто Жан совсем не грустен. На его добродушном лице застыло выражение глубокой нежности и какого-то странного удовлетворения.

– Надейся, Бабетта, надейся! – негромко произнес Жан.

Но когда она посмотрела на бледного и подавленного Пьера, она невольно вздрогнула – к ней сразу же возвратилась память.

– Простите, простите… – зарыдала она.

Повиновавшись мягкому жесту Жана, Пьер подошел к сестре, приподнял ее и посадил в кресло.

– Успокойся, – сказал он, – я на тебя сердца не держу. Ты и так немало пострадала!.. Успокойся. Я скажу тебе то же, что и Жан: надейся!..

– Но на что я могу еще надеяться?

– Что прошло, того не вернешь, но зато можно отомстить, – нахмурился Пьер. – Повторяю, я тебя простил. Знай, Бабетта: я тебя люблю, как и прежде, но гнев мой не угас, он только обратился к одному лицу. Теперь я должен покарать презренного Мартен-Герра…

– О брат! – со стоном перебила его Бабетта.

– Да, ему не будет пощады! Ну, а с его хозяином, с господином д’Эксмесом, у меня особые счеты, ему я верю по-прежнему.

– Я же говорил! – подхватил Жан.

– Да, Жан, и ты был прав, как всегда. Теперь все разъясняется. Благодаря признанию Бабетты мы теперь знаем, что виконт д’Эксмес не обманул нашей дружбы.

– О, я знаю его благородное сердце! – заметил Жан. – Он наверняка задался целью возместить сен-кантенское поражение громовой победой.

И сияющий ткач протянул руку к окну, будто приглашая прислушаться к оглушительному реву пушек, который, казалось, становился все сильнее и сильнее.

– Жан, – спросил Пьер Пекуа, – о чем говорит нам эта канонада?

– О том, что господин д’Эксмес там.

– Верно. Но, кроме того, – добавил Пьер на ухо своему двоюродному брату, – она говорит нам: «Помните пятое число!»

– И мы о нем помним!

– Теперь, когда все неясности позади, – отозвался Пьер, – у нас будут другие заботы. За три дня нам надо сделать многое. Нужно обойти все укрепления, поговорить с друзьями, распределить оружие…

И вполголоса он повторил:

– Будем помнить, Жан, пятое число!

Через четверть часа озабоченные оружейник и ткач вышли из дома.

Казалось, они начисто забыли о существовании какого-то там Мартен-Герра, а тот, в свою очередь, даже и не подозревал о горестной участи, которая уготована ему в Кале, где он отродясь не бывал.

XV. В палатке

Три дня спустя, к вечеру 4 января, французы, несмотря на пророчества лорда Уэнтуорса, еще продвинулись вперед. Они не только перешли мост, но и захватили форт Ньеллэ вместе со всеми имеющимися там запасами оружия и снаряжения. Такая позиция давала французам полную возможность заткнуть ту брешь, через которую могли просочиться подкрепления англичан и испанцев. Подобный результат, пожалуй, вполне оправдывал трехдневную ожесточенную борьбу.

– Но это же абсурд! – воскликнул губернатор Кале, когда увидел, что английские солдаты, несмотря на все его усилия, панически бегут к городу.

И он – какое унижение! – вынужден был последовать за ними, ибо долг его – погибнуть последним.

– Наше счастье, – сказал ему лорд Дерби, когда они очутились вне опасности, – наше счастье, что Кале и Старая крепость все же могут продержаться два или три дня. Форт Ризбанк и выход к морю свободны, а Англия не за горами!

На военном совете, созванном лордом Уэнтуорсом, было установлено, что спасти их может только Англия. С самолюбием считаться теперь не приходилось. Если тут же сообщить в Дувр о происшедшем, то через сутки они получат мощное подкрепление, и тогда Кале спасен!

Скрепя сердце лорд Уэнтуорс согласился с этим решением. И вскоре одинокая шлюпка отчалила от берега, увозя гонца к дуврскому губернатору.

Потом англичане приняли все возможные меры для укрепления Старой крепости – самого уязвимого места в обороне Кале. Ну, а форт Ризбанк был надежно защищен морем, дюнами и горсткой городской стражи.

А пока осажденные собирают силы для отражения приступа, заглянем-ка за городскую стену и посмотрим, чем заняты в этот вечер виконт д’Эксмес, Мартен-Герр и их воинственный отряд. Для этого нам достаточно приподнять край палатки, чтобы сразу обнаружить там Габриэля с его волонтерами.

Картина была поистине живописна. Габриэль сидел на единственном табурете и, наклонившись, о чем-то напряженно размышлял. Мартен-Герр, сидя у его ног, прилаживал пряжку к портупее; время от времени он поглядывал на своего хозяина, но не решался нарушить его молчаливые думы.

Рядом с ним, на груде плащей, лежал и стонал раненый. Увы, это был не кто иной, как Мальмор! В другом конце палатки благочестивый Лактанций пылко и добросовестно перебирал четки. Нынче утром, при взятии форта Ньеллэ, он, к несчастью, отправил к праотцам трех своих братьев во Христе.

Возле него стоял Ивонне. Он уже успел высушить и вычистить свое платье от грязи и пороха и теперь выискивал местечко, где можно было бы хоть немного отоспаться.

Шарфенштейн-дядя и Шарфенштейн-племянник решали сложнейшую задачу – вычисляли свою долю, причитавшуюся им при дележке утренней добычи.

Остальные молодцы, расположившись посреди палатки, азартно играли в кости. Большой дымный факел, воткнутый прямо в землю, отбрасывал красные блики на их возбужденные лица.

Мальмор испустил болезненный стон. Габриэль поднял голову и обратился к своему оруженосцу:

– Мартен-Герр, не знаешь, который час?

– Точно не знаю, ваша милость. Дождь загасил все звезды. Но думаю, что идет к шести вечера. Вот уже больше часа, как совсем стемнело.

– А врач обещал быть к шести? – спросил Габриэль.

– Совершенно точно, ваша милость. Поглядите, так и есть – вот он!

Габриэль с первого же взгляда узнал гостя и, вскочив с табурета, воскликнул:

– Мэтр Амбруаз Парэ!

– Виконт д’Эксмес! – ответил Парэ с глубоким поклоном.

– Ах, мэтр, я и не знал, что вы в лагере, так близко от нас!

– Я всегда там, где могу принести пользу.

– О, узнаю вас! Но сегодня я рад вам вдвойне, потому что намерен прибегнуть к вашему таланту.

– О ком же идет речь?

– Об одном из моих людей, получившем удар копьем в плечо!

– В плечо? Тогда это пустяки, – заметил хирург.

– Боюсь, что не так, – понизил голос Габриэль, – один из его приятелей столь неловко выдернул древко из раны, что острие осталось внутри.