Вечером, после объезда укреплений, мнимый Мартен-Герр очутился наконец один в своей комнате. Тогда он достал из-за пазухи какую-то бумагу и принялся читать ее с чувством глубокого удовлетворения. Это был:
«Счет Арно дю Тиля господину коннетаблю де Монморанси со дня их непредвиденной разлуки (в каковой вошли услуги как общественные, так и личные).
За то, что, пребывая в плену и будучи приведен к Филиберу-Эммануилу, посоветовал названному полководцу отпустить коннетабля без выкупа, в пользу чего выдвинул достойный довод, будто монсеньор почти не опасен для испанцев своей шпагой, но зато весьма полезен им как советник короля, – 50 экю.
За то, что, хитростью вырвавшись из плена, сберег тем самым господину коннетаблю расходы по выкупу столь верного и ценного слуги, на которые господин коннетабль, несомненно, поскупился бы, – 100 экю.
За то, что искусно провел по незнакомым тропам отряд, который господин виконт д’Эксмес вел в Сен-Кантен на помощь господину адмиралу Колиньи, возлюбленному племяннику господина коннетабля, – 20 ливров…»
В счете был еще целый ряд таких же бесстыдно жадных пунктов, что и вышеприведенные. Шпион, поглаживая бороду, перечитывал их. Прочитав написанное, он взялся за перо и прибавил к перечню:
«За то, что под именем Мартен-Герра поступил на службу к виконту д’Эксмесу, вывел оного как любовника госпожи де Кастро перед настоятельницей бенедиктинок и тем самым надолго разлучил этих двух влюбленных, что вполне соответствует интересам господина коннетабля, – 200 экю».
«Это, право же, недорого, – подумал Арно, – и благодаря этой статье пройдут и другие. В итоге получается кругленькая сумма. Дело близится к тысяче ливров, и при некоторой изобретательности мы доведем ее до двух тысяч. А тогда, ей-богу, удалюсь от дел, женюсь, буду воспитывать детишек, заделаюсь членом приходского совета где-нибудь в провинции. Так осуществится мечта всей моей жизни».
С такими добродетельными намерениями Арно улегся на постель и моментально заснул.
На другой день Габриэль опять послал его искать Диану, и нетрудно догадаться, как исполнил он это поручение. Но около десяти утра неприятель пошел на яростный приступ, и пришлось бежать на валы. Габриэль, по своему обыкновению, показал там чудеса храбрости и вел себя так, словно был о двух головах. И в самом деле: ему надо было спасти две головы.
А кроме того, он втайне надеялся, что Диана, быть может, услышит о его героических делах.
XXXII. Богословие
Едва передвигая ноги от усталости, Габриэль возвращался вместе с Гаспаром де Колиньи в ратушу и вдруг услыхал, как двое прохожих упомянули имя сестры Бени. Оставив адмирала, он догнал этих людей и порывисто спросил, что слышали они об этой женщине.
– Ничего не слышали, во всяком случае, не больше, чем вы, господин капитан, – ответил один из них, оказавшийся не кем иным, как Жаном Пекуа. – Мы с товарищем как раз и удивлялись, почему ее не видно было целый день. А ведь день-то был жаркий и раненых было больше чем достаточно… Ну ничего, скоро все разъяснится – через ночь ей дежурить в лазарете, а до сих пор ночные дежурства она не пропускала. Стало быть, завтра вечером мы ее непременно увидим.
– Спасибо, друг, спасибо! – выпалил Габриэль, горячо пожимая руку изумленному Жану Пекуа.
Гаспар де Колиньи слышал этот разговор и заметил, как обрадовался Габриэль. Однако он ничего не сказал ему. Только вернувшись домой и оставшись наедине с ним в своем кабинете, он заметил с лукавой усмешкой:
– Я вижу, друг мой, вы принимаете живое участие в этой монахине, сестре Бени.
– Такое же, как Жан Пекуа, – покраснел Габриэль, – такое же, как и вы, надо думать, господин адмирал. Вы, конечно, заметили, какое благотворное влияние оказывает она на раненых.
– Ну для чего вы обманываете меня, друг мой? – грустно спросил адмирал. – Как мало вы еще меня знаете, если пытаетесь меня обмануть!
– Как? Господин адмирал… – пробормотал растерявшийся Габриэль, – кто мог вам внушить…
– …что сестра Бени – Диана де Кастро? – спросил Колиньи. – И что вы ее любите?
– Вы это знаете? – воскликнул ошеломленный Габриэль.
– Неужели не знаю! – усмехнулся адмирал. – Ведь господин коннетабль приходится мне дядей, от него ничего не скрыто при дворе. Король рассказывает все госпоже де Пуатье, а та передает все услышанное господину Монморанси. И так как со всем этим делом связаны, по-видимому, крупные интересы нашей семьи, то мне сразу же приказано было держаться настороже и поддерживать планы моей знатной родни. Я еще и дня не пробыл в Сен-Кантене, как уже ко мне явился от дяди экстренный курьер. И вы думаете, что курьер этот привез мне сведения о передвижениях противника или о военных планах коннетабля? Ничуть не бывало! Пробившись через множество опасностей, он доставил мне письмо, в котором говорилось, что в Сен-Кантенской обители скрывается под вымышленным именем герцогиня де Кастро, дочь короля, и что мне надлежит внимательно следить за всеми ее поступками. Вот и все… Затем вчера меня вызвал к южному потайному ходу шпион господина Монморанси. Я надеялся, что он мне скажет от имени дяди, чтобы я бодрился, ждал от короля новых подкреплений и что мне лучше погибнуть в проломе стены, чем сдать Сен-Кантен. Но нет, я снова ошибся! Этому человеку поручено было предупредить меня, что виконт д’Эксмес, пробравшийся на днях в город, любит госпожу де Кастро и что сближение влюбленных могло бы нанести урон великим замыслам моего дяди. А поскольку я комендант Сен-Кантена, то мой долг – во что бы то ни стало отдалить друг от друга герцогиню Диану и Габриэля д’Эксмеса и, главное, препятствовать их свиданиям, тем самым содействуя возвеличению и усилению моего рода!
Все это было сказано в тоне неприкрытой горечи. Но Габриэль понял только одно: его надеждам снова нанесен удар.
– Значит, это вы донесли на меня настоятельнице, – запальчиво крикнул он, ослепленный гневом, – и, по-видимому, намерены во исполнение предначертаний вашего дяди отнять у меня всякую возможность отыскать Диану и встретиться с нею!
– Замолчите, молодой человек! – воскликнул адмирал с непередаваемой гордостью. – Впрочем, я вас прощаю, – продолжал он спокойнее, – вас ослепляет страсть, и вы еще не знаете Гаспара де Колиньи.
В этих словах и в самом тоне адмирала было столько благородства и доброты, что все подозрения Габриэля мгновенно улетучились. Ему стало стыдно за свою невоздержанность.
– Простите! – сказал он, протягивая руку Гаспару. – Как мог я подумать, что вы причастны к подобного рода интригам! Еще раз простите меня, господин адмирал!
– В добрый час, Габриэль, – ответил Колиньи. – Я действительно держусь в стороне от таких махинаций, я презираю и сами эти махинации, и тех, кто их затевает. Я вижу в них не славу, а позор нашей семьи. Я стыжусь их! Все это требует строгости к самому себе и справедливости к другим.
– Да, я знаю, что вы человек чести, адмирал, – сказал Габриэль, – и горько раскаиваюсь, что на какое-то мгновение мог принять вас за одного из ненавистных мне бесчестных и бессовестных придворных.
– Увы, – отозвался Колиньи, – эти низкие честолюбцы, эти несчастные, слепые паписты скорее достойны жалости. Впрочем, я забываю, что говорю не с одним из моих братьев по вере. Но все равно, вы достойны быть и рано или поздно будете нашим, Габриэль. Да, неравная борьба, в которой ваша любовь разобьется об интриги растленного двора, в конце концов приведет вас в наши ряды.
– Мне было уже раньше известно, господин адмирал, что вы принадлежите к партии гугенотов,[35] – заметил Габриэль, – и я умею уважать тех, кто подвергается гонениям. Но я чувствую, что моей верою неизменно будет вера Дианы.
– Так что же? – ответил Гаспар де Колиньи, охваченный, подобно своим единоверцам, пылом проповедничества. – Если госпожа де Кастро исповедует веру в добродетели и в святые истины, то она – нашей веры. И вы тоже будете к ней принадлежать, ибо этот распутный двор, с которым вы неосторожно вступаете в борьбу, разобьет вас и вы захотите мщения. Неужели вы думаете, что господин де Монморанси, задавшись целью женить сына на королевской дочери, уступит вам такую богатую добычу?
35
Гугеноты – сторонники кальвинистской веры, одной из разновидностей протестантской религии; протестанты выступали против католической религии и церкви.