— Нет, не сюда, не сюда! — торопливо воскликнул кардинал. — Пройдите, пожалуйста, через эту галерею, оттуда вы легко выйдете на лестницу. Я хотел бы, чтобы никто не видел, как вы выйдете, так как наше свидание должно остаться тайной.

Мордаунт последовал за Бернуином, который проводил его в соседнюю залу и передал курьеру, указав ему дверь, через которую надлежало выйти.

Затем Бернуин поспешил вернуться к своему господину, чтобы ввести к нему королеву Генриетту, уже проходившую через стеклянную галерею.

Глава 41. МАЗАРИНИ И КОРОЛЕВА ГЕНРИЕТТА

Кардинал встал и поспешно пошел навстречу английской королеве. Он встретил ее посреди стеклянной галереи, примыкавшей к его кабинету.

Мазарини тем охотнее выказал свою почтительность к этой королеве, лишенной королевского блеска и свиты, что не мог не чувствовать своей вины за проявляемую им скупость и бессердечие.

Просители умеют придавать своему лицу любое выражение, и дочь Генриха IV улыбалась, идя навстречу тому, кого она презирала и ненавидела.

«Скажите, — подумал Мазарини, — какое кроткое лицо! Уж не пришла ли она запять у меня денег?»

При этом он бросил беспокойный взгляд на крышку своего сундука и даже повернул камнем вниз свой перстень, так как блеск великолепного алмаза привлекал внимание к его руке, белой и красивой. На беду, этот перстень не обладал свойством волшебного кольца Гигеса, которое делало своего владельца невидимым, когда он его поворачивал.

А Мазарини очень хотелось стать в эту минуту невидимым, так как он догадывался, что королева Генриетта явилась к нему с просьбой. Раз уж королева, с которой он так плохо обходился, пришла с улыбкой вместо угрозы на устах, то ясно, что она явилась в качестве просительницы.

— Господин кардинал, — сказала царственная гостья, — я думала сначала поговорить с королевой, моей сестрой, о деле, которое привело меня к вам, но потом решила, что политика скорее дело мужское.

— Государыня, — ответил Мазарини, — поверьте, я глубоко смущен этим лестным для меня предпочтением вашего величества.

«Он чересчур любезен, — подумала королева, — неужели он догадался?»

Они вошли в кабинет. Кардинал предложил королеве кресло и, усадив ее, сказал:

— Приказывайте самому почтительному из ваших слуг.

— Увы, сударь, — возразила королева, — я разучилась приказывать и научилась просить. Я являюсь к вам с просьбой и буду бесконечно счастлива, если вы исполните ее.

— Я слушаю вас, ваше величество, — сказал Мазарини.

— Господин кардинал, — начала королева Генриетта, — дело идет о той войне, которую мой супруг, король, ведет против своих возмутившихся подданных. Но, может быть, вы не знаете, — прибавила королева с грустной улыбкой, — что в Англии сражаются и что в скором времени война примет еще более решительный характер?

— Я ничего не знаю, ваше величество, — поспешно сказал кардинал, сопровождая свои слова легким пожатием плеч. — Увы, наши собственные войны поглощают все время и внимание такого слабого и неспособного министра, как я.

— В таком случае, господин кардинал, могу вам сообщить, что Карл Первый, мой супруг, готовится к решительному бою. В случае неудачи (Мазарини повернулся в кресле) — надо все предвидеть, — продолжала королева, — в случае неудачи он желает удалиться во Францию и жить здесь в качестве частного лица. Что вы на это скажете?

Кардинал внимательно ее выслушал, причем ни один мускул на его лице не дрогнул и не выдал испытываемых им чувств. Его улыбка осталась такой же, как всегда: притворной и льстивой. Когда королева кончила, он сказал своим вкрадчивым голосом:

— Ваше величество, думаете ли вы, что Франция, сама находящаяся сейчас в состоянии бурного волнения, может служить спасительной пристанью для низвергнутого короля? Корона и так непрочно держится на голове короля Людовика Четырнадцатого. По силам ли будет ему двойная тяжесть?

— Я-то, кажется, была не очень обременительна, — перебила королева с горькой улыбкой. — Я не прошу, чтобы для моего супруга сделали больше, чем было сделано для меня. Вы видите, мы очень скромные властители.

— О, вы — это другое дело, — поспешно вставил кардинал, чтобы не дать договорить королеве. — Вы дочь Генриха Четвертого, этого замечательного, великого короля…

— Что, однако же, не мешает вам отказать в гостеприимстве его зятю, не так ли, сударь? А вы должны были бы вспомнить, что когда-то этот замечательный, великий король, изгнанный так же, как, быть может, будет изгнан мой муж, просил помощи у Англии, и Англия не отказала ему. А ведь королева Елизавета не приходилась ему племянницей.

— Peccato![19]— воскликнул Мазарини, сраженный этой простой логикой. — Ваше величество не понимает меня и плохо истолковывает мои намерения; это, должно быть, оттого, что я плохо объясняюсь по-французски.

— Говорите по-итальянски, сударь. Королева Мария Медичи, наша мать, научила нас этому языку раньше, чем кардинал, ваш предшественник, отправил ее умирать в изгнании. Если бы этот замечательный, великий король Генрих, о котором вы сейчас говорили, был жив, он бы немало удивился тому, что столь глубокое преклонение перед ним может сочетаться с отсутствием сострадания к его семье.

Крупные капли пота выступили на лбу Мазарини.

— О, это почитание и преклонение так велики и искренни, ваше величество, — продолжал Мазарини, не пользуясь разрешением королевы переменить язык, — что если бы король Карл Первый — да хранит его бог от всякого несчастья! — явился во Францию, то я предложил бы ему свой дом, свой собственный дом. Но увы, это было бы ненадежное убежище. Когда-нибудь народ сожжет этот дом, как он сжег дом маршала д'Анкра. Бедный Кончино Кончини! А между тем он желал только блага Франции.

— Да, монсеньер, так же как и вы, — с иронией произнесла королева.

Мазарини, сделав вид, что не понял этой двусмысленности, им же самим вызванной, продолжал оплакивать судьбу Кончино Кончини.

— Но все же, монсеньер, — произнесла королева с нетерпением, — что вы мне ответите?

— Ваше величество, — заговорил Мазарини еще ласковей, — разрешите мне дать вам совет. Но, конечно, прежде чем взять на себя эту смелость, я повергаю себя к вашим стопам, готовый сделать все, что вам будет угодно.

— Говорите, сударь, — отвечала Генриетта. — Такой мудрый человек, как вы, несомненно даст мне хороший совет.

— Поверьте мне, ваше величество, король должен защищаться до самого конца.

— Он это и делает, сударь, и последнее сражение, которое он намерен дать, располагая значительно меньшими силами, чем его противник, доказывает, что он не собирается сдаваться без боя. Но все же, если он будет побежден…

— Что же, ваше величество, в этом случае, — я понимаю, что слишком смело с моей стороны давать советы вашему величеству, — но, по-моему, король не должен покидать своего государства. Отсутствующих королей скоро забывают. Если он удалится во Францию, его дело пропало.

— Но, — сказала королева, — если таково ваше мнение и вы действительно принимаете участие в моем муже, окажите ему хоть какую-нибудь помощь: я продала все до последнего брильянта. У меня нет больше ничего, вы это знаете лучше, чем кто бы то ни было, сударь. Если бы у меня оставалась хоть какая-нибудь драгоценность, то я бы купила на нее дров, и мы с дочерью не страдали бы от холода зимой.

— Ах, государыня, — воскликнул Мазарини, — вы, ваше величество, не знаете, чего требуете от меня. Король, прибегающий к иноземным войскам, чтобы вернуть себе трон, тем самым признается, что он не ищет больше поддержки в любви своих подданных.

— Перейдемте к делу, господин кардинал! — воскликнула королева, которой надоело следить за этим изворотливым умом в лабиринте слов, в котором он и сам запутался. — Ответьте мне, да или нет: пошлете ли вы помощь королю, если он останется в Англии? Окажете ли вы ему гостеприимство, если он явится во Францию?