Изменить стиль страницы

— Говорите же, Элен, — сказал незнакомец с выражением бесконечной нежности. — Я уже знаю, что вы хороши собой, но звук вашего голоса я слышу первый раз. Говорите, я вас слушаю.

— Но разве вы меня уже видели? — спросила вежливо Элен.

— Помните, как два года назад настоятельница августинок заказала ваш портрет?

— Да, помню, одному художнику, который, как меня уверяли, специально для этого приехал из Парижа.

— Этого художника посылал в Клисон я.

— И портрет был предназначен вам?

— Вот этот портрет, — ответил незнакомец, вынимая из кармана миниатюру, которую в темноте нельзя было разглядеть, и протягивая ее Элен.

— Но какой интерес вам просто так заказывать и потом хранить портрет бедной сироты?

— Элен, — ответил, помолчав, незнакомец, — я лучший друг вашего отца.

— Моего отца! — воскликнула Элен. — Так он жив?

— Да. — И я его когда-нибудь увижу?

— Возможно.

— О, благослови вас Бог, — произнесла Элен, сжимая в свою очередь руки незнакомца, — благослови вас Бог за эту добрую весть.

— Дорогое дитя! — прошептал незнакомец.

— Но если он жив, — продолжала с легким сомнением Элен, — почему он так долго ничего не пытался узнать о своей дочери?

— Он получал сведения каждый месяц, и пусть издалека, но заботился о вас, Элен.

— И все же, — продолжала Элен, и в голосе ее послышался почтительный упрек, — вы сами должны признать, шестнадцать лет он меня не видел.

— Поверьте, — прервал ее незнакомец, — нужны были очень серьезные причины, чтобы он лишил себя такого счастья.

— Я верю вам, сударь, не мне обвинять моего отца.

— Нет, но вам следует простить ему, если он сам себя обвиняет.

— Мне, ему простить! — удивленно воскликнула Элен.

— Да, ему нужно прощение, которое он, дорогое дитя, не может попросить у вас сам, я явился к вам просить от его имени.

— Я не понимаю вас, сударь, — сказала Элен.

— Выслушайте же меня, — сказал незнакомец. — Я слушаю.

— Хорошо, но дайте мне сначала снова вашу руку.

— Вот она.

На минуту воцарилось молчание, как будто незнакомец хотел собрать воедино все свои воспоминания. Потом он заговорил вновь:

— Ваш отец был офицером в войсках покойного короля. В битве при Нервиндене, когда он шел в атаку во главе части королевской гвардии, один из его конюших, господин де Ша-верни, простреленный пулей, упал рядом с ним. Ваш отец хотел ему помочь, но рана была смертельна, и раненый, не заблуждавшийся относительно своего состояния, сказал ему, покачав головой: «Не обо мне надо думать, а о моей дочери». Ваш отец в знак обещания пожал ему руку, и раненый, который до этого стоял на одном колене, упал и умер, как будто только и ждал этих слов, чтобы закрыть глаза. Вы ведь слушаете меня, Элен? — прервал себя незнакомец.

— О, как вы можете спрашивать?! — воскликнула девушка.

— И в самом деле, — продолжал рассказчик, — как только кампания закончилась, первой заботой вашего отца было заняться маленькой сиротой: это была очаровательная девочка лет десяти-двенадцати, и она обещала со временем стать такой же красивой, как вы сейчас. Смерть господина де Шаверни, ее отца, лишили ее и поддержки и состояния. Ваш отец отдал ее на воспитание в монастырь Визитасьон в Сент-Антуанском предместье и заранее объявил, что когда придет время подыскивать ей партию, то ее приданым займется он сам.

— О, благодарю тебя, Боже, — воскликнула Элен, — благодарю тебя за то, что я дочь человека, который так верно держит свои обещания!

— Подождите, Элен, — прервал ее незнакомец, — потому что мы подходим к тому моменту, когда ваш отец перестанет заслуживать ваши похвалы.

Элен замолчала, и незнакомец продолжал:

— Ваш отец, действительно, как и обязался, продолжал заботиться о сироте, которой пошел восемнадцатый год. Это была восхитительная девушка, и ваш отец почувствовал, что его визиты в монастырь становятся чаще и продолжительнее, чем это было бы прилично. Ваш отец начал влюбляться в свою воспитанницу. Первым движением его души был ужас перед этой любовью, потому что он помнил об обещании, которое он дал раненому и умирающему господину де Шаверни, и понимал, что соблазнить его дочь — значит плохо исполнить обещанное, поэтому, чтобы помочь самому себе, он поручил настоятельнице подыскать мадемуазель де Шаверни подходящую партию, и узнал от монахини, что ее племянник, молодой дворянин из Бретани, придя ее навестить, увидел юную воспитанницу, влюбился и уже открыл ей, что самым большим его желанием было бы получить руку этой девушки.

— Так что же, сударь? — спросила Элен, видя, что незнакомец не решается продолжать.

— Так вот, велико же было удивление вашего отца, когда он узнал из уст самой настоятельницы, что мадемуазель де Шаверни ответила, что она не хочет выходить замуж и самое горячее ее желание — остаться в монастыре, где она выросла, и самым счастливым днем ее жизни будет день, когда она примет здесь монашеский обет.

— Она кого-нибудь любила? — сказала Элен.

— Да, дитя мое, — ответил незнакомец, — вы догадались. Увы! От судьбы не убежишь. Мадемуазель де Шаверни любила вашего отца. Она долго хранила эту тайну в глубине сердца, но однажды, когда отец ваш настойчиво уговаривал ее отказаться от странного намерения стать монахиней, бедная девочка не смогла сдержаться и призналась ему во всем. Он мог сопротивляться своей любви, пока думал, что ее не разделяют, но когда оказалось, что, если он только пожелает, он все получит, — устоять он не смог. Они оба были так молоды — вашему отцу было едва ли двадцать пять лет, а мадемуазель де Шаверни не было и восемнадцати, — что они забыли целый свет и помнили только одно: они могут быть счастливы.

— Но раз они так любили друг друга, — спросила Элен, — почему они не поженились?

— Потому что союз между ними был невозможен: их разделяла огромная дистанция. Разве вам не сказали, что ваш отец — очень знатный сеньор?

— Увы, да, — ответила Элен, — я это знаю.

— Целый год, — продолжал незнакомец, — счастье их было полным и превзошло их собственные надежды, но через год, Элен, на свет появились вы, и…

— И…? — робко прошептала девушка.

— И ваше рождение стоило жизни вашей матери. Элен разрыдалась.

— Да, — продолжал незнакомец голосом, дрожащим от воспоминаний, — да, плачьте, Элен, плачьте по вашей матери, это была святая и достойная женщина, и ваш отец, через все свои горести, радости, а иногда и безумства, клянусь вам, ваш отец сохранил о ней благодарное воспоминание и потому перенес на вас всю свою любовь к ней.

— И тем не менее, — сказала Элен с легким оттенком упрека, — мой отец согласился удалить меня от себя и больше меня не видел.

— Элен, — прервал ее незнакомец, — вы должны простить вашему отцу, потому что это не его вина, вы родились в 1703 году, то есть в самое суровое время царствования Людовика XIV. Поскольку ваш отец уже впал в немилость у короля, даже, скорее, у госпожи де Ментенон, он решился (может быть, даже больше ради вас, чем ради себя) удалить вас: отослал вас в Бретань и поручил доброй матери Урсуле, настоятельнице монастыря, где вы выросли. Когда король Людовик XIV умер и во Франции все переменилось, он решил вызвать вас к себе. Впрочем, уже в пути вы должны были почувствовать, как он о вас заботится, а сегодня, как только ему сообщили, что вы, должно быть, уже прибыли в Рамбуйе, у него даже не хватило мужества ждать до завтра, и он приехал встретить вас, Элен.

— О Боже! — воскликнула Элен. — Неужели это правда?

— И увидев вас, точнее услышав, подумал, что слышит вашу мать: то же лицо, та же чистота облика, тот же голос. Элен! Элен! Пусть вы будете счастливее ее, от всего сердца ваш отец молит об этом Небо!

— О Боже мой! — воскликнула Элен, — рука ваша дрожит от волнения… Сударь, сударь, вы сказали, что мой отец приехал меня встретить?

— Да.

— Сюда, в Рамбуйе? — Да.

— Вы говорите, что он был счастлив снова увидеть меня?

— О да, очень счастлив.