— Я позволил госпоже графине — так ее называли — бежать из Франции; дай же Бог, чтобы мне не пришлось отчитываться перед Всевышнем и моими подданными в том, что я позволил ей уйти от правосудия!

Судя потому, что эта женщина совершила в дальнейшем и что нам еще предстоит увидеть, легко догадаться, что она способна на все и вряд ли кто-нибудь может искренне считать, что Лавуазен оклеветала ее. Собственный сын ни во что ее не ставил. В то время она жила в Брюсселе и готовилась к отъезду в Испанию.

Я спросила принца Евгения, собирается ли он повидать ее.

— Нет, — ответил он, — я еду прямо в Вену, а оттуда — в армию. И мне совсем не хочется, чтобы меня побили в церквах камнями, появись я там в обществе госпожи де Суасон, как это случалось с другими. Судя по всему, фламандцы не склонны шутить, когда речь идет о дьяволе и его прислужниках.

Принц Евгений был невысокого роста, но довольно хорошо сложен и, несмотря на свою худобу и очень смуглый цвет лица, был очень привлекателен, черты его были красивы, а глаза горели огнем. Свои черные волосы он не прятал под париком, что выглядело необычно. При французском дворе он славился своими многочисленными любовными победами и во всех альковах одерживал верх, но этого ему было недостаточно: он хотел прославить свое имя и обеспечить себе более блестящее положение, нежели то, что уготовано младшим отпрыскам княжеского рода, как это случилось с его отцом, не пользовавшимся особым уважением знати.

Прежде всего он попросил доверить ему командование кавалерийской ротой, и надо было слышать, как он об этом рассказывал! Чтобы не получить отказ, принц обратился прямо к королю. Именно это его и погубило. Всемогущий в то время г-н де Лувуа, давно привыкший к низостям придворных, решил, что молодой человек слишком много себе позволяет, осмелившись пренебречь его согласием и поддержкой, и затаил смертельную ненависть к нему. Когда король заговорил с ним о юноше, г-н де Лувуа придал лицу презрительную мину и ответил, покачав головой (этот жест был хорошо известен всем армейским офицерам и не предвещал ничего хорошего):

— Принц Евгений Савойский, государь! Но ведь ваше величество не помышляет о таком: он слишком слаб, слишком хрупок для того, чтобы быть военным, и не выдержит ни одного похода.

— Однако, сударь, нельзя отказать сыну графини Суасонской и племяннику кардинала Мазарини н такой ничтожной милости, как командование ротой. Как бы жалок он ни был, ему все же надо бросить кость.

— Ваше величество не знает этого молодого человека: он опасен, он любой ценой готов добиваться славы и признания.

— Любой ценой?! Но, мне кажется, он не большой вояка? — промолвил король.

— Да, но он из рода Дюнуа и состоит в родстве с Савойским домом, а иностранцы никогда не приносили нам удачи на занимаемых ими должностях.

Нескольких этих слов было достаточно, чтобы разубедить Людовика XIV, и без того не слишком расположенного к принцу Евгению. И когда принц предстал перед его величеством и, молча склонившись, как принято при французском дворе, ждал, что скажет король, тот ответил ему соответствующим образом:

— Я очень раздосадован, сударь, но вы слишком слабы, чтобы служить мне.

И он прошел дальше.

Молодой человек решил не сдаваться, обратил свой взгляд в другую сторону и, вздыхая, решил стать церковником.

«Если я недостаточно силен, чтобы служить королю, — сказал он себе, — у меня хватит сил, чтобы послужить Богу».

В итоге он отправился в приемную отца Лашеза, распоряжавшегося бенефициями, и смешался с толпой аббатов всех мастей, в кругу которых выглядел довольно странно. Он столь часто появлялся там, что в конце концов г-н де Лувуа, самый мстительный из людей, распознал его под сутаной и опять закрыл ему дорогу: министр хотел взять реванш за то, что мать Евгения во времена своего могущества доставила ему немало хлопот. Когда аббат из Савойи стал исповедником, на его пути появилось еще одно препятствие, и на этот раз он был не вправе возражать.

— Сударь, — сказал ему отец Лашез, — вы слишком распущенны, чтобы служить Богу.

— О! Простите, отец мой, надо бы нам договориться, — возразил в раздражении принц, выведенный из себя замечанием отца Лашеза, — король сказал мне, что я слишком похож на капуцина, чтобы быть солдатом, а теперь вы говорите мне, что я слишком похож на солдата, чтобы быть капуцином. Кто же из вас двоих прав?

Правы были оба, поскольку и тот и другой стояли на своем.

Напрасно проситель пустил в ход все свои возможности — он ничего не получил, кроме отказов, что привело его в полнейшее отчаяние и заставило проникнуться страшной ненавистью к королю, нашему государю.

Когда принцы де Конти замыслили свою безрассудную вылазку в Венгрию, он решил присоединиться к ним.

— Только я, — сказал он своим друзьям, — никогда уже не вернусь.

Устав от унижений и ничего более не требуя, он уехал. Когда г-н де Лувуа узнал об этом, он проворчал, посмеиваясь:

— Тем лучше! Больше он не будет мешать нам в этой стране!

— О! — воскликнул принц, когда ему передали эти слова. — В таком случае я помешаю ему совсем по-другому. Я вернусь в страну, откуда он гонит меня, но уже с оружием в руках!

Он сдержал слово; Людовику XIV и Лувуа не раз пришлось пожалеть о том, что им не дано было предвидеть, какого полководца отослали они к своему врагу.

Принц Евгений питал особое, ни с чем не сравнимое отвращение к г-же де Ментенон. Много раз и при самых разных обстоятельствах я имела возможность убедиться в этом; его чувства по отношению к ней и королю были всегда неизменны: он адресовал им одни и те же угрозы.

— Если б я мог дойти до Парижа, — говорил он во время последней нашей встречи, — если б маршал де Виллар не остановил меня в Денене, а англичане явились в назначенное место, я повелевал бы в столице великого короля, и уж тогда эта Ментенон была бы заперта в монастыре на всю оставшуюся ее жизнь. Но Богу это не было угодно!

Может быть, я уделяю слишком много внимания принцу Евгению и тому времени, когда он еще не был знаменит, но мне кажется, что именно сейчас стоит рассказать о начале пути и чрезвычайно трудных первых шагах человека, которого нам предстоит увидеть в блеске славы и величия.

Я всегда питала и до сих пор питаю к нему подлинно дружеские чувства и уверена, что он отвечает мне тем же. Иногда мы обмениваемся письмами. Когда я подойду к описанию битв и его великих побед, я постараюсь сделать это как можно лучше, хотя женщины не слишком много понимают в делах такого рода; правда, я имела возможность слышать рассказы об этих баталиях из уст других людей, и прежде всего от герцога Савойского, очень любившего вспоминать о них. Стремление убить ближнего более всего приносит славу героям. Войне, ее хитростям и стратегическим уловкам учатся так же, как игре на теорбе: это одновременно и наука и искусство. Я же слишком люблю покой, удобство и мир в моем жилище, свое благополучие, чтобы не испытывать отвращение к подобным тревогам и сражениям.

XV

Герцог Савойский был еще довольно молод и всем сердцем еще предан синьорине ди Кумиана, так что после нашей первой встречи он даже не смотрел в мою сторону; что же касается меня, то я о нем просто не думала. Меня занимали два человека: прежде всего мой муж, затем — свекровь.

Я должна искренне и простодушно признаться: если бы г-жа ди Верруа была доброй и ласковой, если бы она позволила мне любить ее сына, не встала бы между нами со своей властностью и капризами, возможно, мое чувство к нему осталось бы спокойным, а в наших отношениях не было бы надрывов и обострений; но усилия моей свекрови, вознамерившейся отнять у меня принадлежавшее мне место в сердце и в жизни г-на ди Верруа, привели к тому, что я сама приняла ее игру и стала более требовательной. Муж мой, полностью подчинившийся ей и ее власти, отвечал холодностью на мою нежность. Мать воспитывала его с колыбели; привыкнув слушаться ее во всем, даже в мыслях не допуская ничего, что вызвало бы ее неодобрение, он не смел и глаз поднять без ее разрешения. Он дрожал при одном воспоминании о ней даже в наших покоях, наедине со мной.