Меня позвали на детский день рождения. Есть такой обычай в московских семьях - пить по детскому случаю. Сначала все как бы поздравляют ребенка, суют ему в зубы шоколадку, затем ребенок посылается к черту спать, а взрослые спокойно напиваются. На все притязания ребенка, что вот сегодня, раз праздник-то, можно и подольше не поспать, взрослые суки смеются! Жалко ребенка! А ЮНЕСКО, как всегда, прав - русские дети отвратительны, но русские взрослые еще хуже. Пора давить русских взрослых во имя взрослых детей.

Петя не был сыном хозяев, Петя был соседский мальчик.

Он только что перешел в старшую группу детского сада, поэтому отличался умом, точным глазом и блестящим знанием жизни. Что с тобой, Петя, было до этого, что будет потом - не знаю и знать не хочу, слава Богу, ты мне достался в самый пик своего расцвета.

Так повелось в России, что слишком тонка грань, отличающая педофила от непедофила. Вроде еще вчера тебя интересуют только женщины и лошади, ну еще кони, а сегодня тебе абсолютно все равно, что женщины, что лошади, что кони сегодня тебе нужен только Петя, и ты уже не спишь по ночам, вспоминая, как он грохнулся на пол и порвал новый японский комбинезончик.

Петя мне понравился сразу. Одна потрескавшаяся кожа на носу дорогого стоила плюс невыразимая тоска в глазах от сложности бытия. Худенький был Петя, грациозный - не то что некоторые! К тому же он чем-то неумолимо напоминал знаменитого эпилептика царевича Дмитрия, погибшего совсем молодым. Среагировав на Петю, я тут же поправил ему выбившуюся из-под комбинезона рубашку и отнял у хозяйского сына все подаренные шоколадки - тоже ради Пети. Я рассказывал Пете разные смешные истории, например, о том, как падает русский рубль, и из области культуры. В конце вечера я посадил Петю к себе на колени и потрогал ему живот сквозь комбинезон.

Уже ближайшей ночью мне приснился Петя, и у меня свело яйца любовной судорогой. "Какой член пропадет, - расстроился я, - силен, строен, весел, милым домашним розыгрышам и шуткам также не чужд, - но тут же порадовался за ребенка, - как повезло Пете!"

Жизнь в России - совершенно жуткое испытание. Тем более для нас, молодых начинающих педофилов.

Ведь по отношению к нам, молодым, да еще в придачу и начинающим педофилам, Россия всегда вела себя свиньей. Нас не жаловал царь, от нас отворачивались Сенат и Верховный Совет. Особенно нам доставалось весной - когда начинается круговорот пизды в природе. Но и осенью было не лучше - нас за версту объезжали русские тройки, зимой же нас больше других терзали холод и гололед, а летом комары и разбавленный квас. Словом, мы меньше остальных защищены от всех превратностей русской жизни; именно нас сверх меры кусают гадюки и осы бюрократии.

Но вся эта преамбула не означает, что я не стонал по ночам, когда мне стало казаться, что Петя уже мой! Притом я совершенно не понимал, что такое конкретно "мой" и как держать себя с ребенком. Нам, горячим и неопытным педофилам, все нужно объяснить, все показать...

На первое свидание с Петей я принарядился, более того - я вырядился. Черная кожаная куртка, любимая униформа московской шпаны, палевый спортивный костюм - как к ним шли мои густые брови и слегка подправленные красным карандашом губы! Ухватки педерастов я всегда презирал, но все-таки положение обязывало.

Лопнуло первое свидание! Я всего лишь подглядывал за Петечкой - я не удержался и стал называть его так по примеру слюнтяев - в многочисленные отверстия желто-ядовитого забора детского сада, за которым шумели и барахтались его дрянные ровесники, налево и направо завидуя. Я завидовал России, поскольку Петя был ее гражданином и она в любой момент могла с ним сделать все что угодно. Я завидовал Петиным друзьям, всегда имевшим право его безнаказанно тискать и толкать. И еще я завидовал толстокожей девочке, что, мило болтая о разных детских глупостях, писала, и не только писала, в соседний с Петиным унитаз в одно и то же время. Общие туалеты в детских садиках являются причиной неизменных страданий для каждого уважающего себя педофила. Это потом дети подрастут и разбредутся по разным странам и помещениям.

Где зависть, там и ревность, и она тоже пришла - я немного ревновал Петю к подушке, которая принимала его сопли во время тихого часа. Я сам хочу быть твоей подушкой, Петя, и твоей Россией! Поверь, у меня на это вполне хватит сил.

Зависть, ревность и легкий вуайеризм оказались приметами первого отрезка нашего совместного с Петей существования - периода тихого счастья. Дальше стало хуже. Потому что для нашего брата педофила встреча с отцами наших любимых детей всегда сплошной кошмар. Мой вариант не явился исключением.

Возвращаясь домой в октябрьскую серую ночь, я, как всегда, думая о Пете, наткнулся на здорового вонючего мужика, который, икая и шатаясь, поманил меня к себе. Выросший в обстановке наследственного уважения к быдлу, помойкам и прочим грядущим хамам, я беспрекословно подчинился. Мужик ласково погрозил мне пальцем, икнув прямо в лоб: "Ах ты, педофилка упорная!" Так в мою жизнь вошел Петин отец - работяга, забияка, алкоголик, но, в принципе, далеко не самый худший русский образец.

Он занимал у меня деньги на водку, потому что не для того он, значит, своего Петьку растил, чтобы разные педофилы теперь на него бесплатно глядеть могли. Мне было не жалко денег. Просто мы, педофилы, по ночам кричим и вскакиваем, вспоминая наших детей.

И потом мне совсем не хотелось, чтобы Петина участь была похожа на судьбу Илюшечки, который родился в одном старом русском романе, потом долго болел и умер. Отец Илюшечки тоже был алкоголик, и я, прекрасно помня эту жуткую историю, терпел, как Петин отец пил у меня в доме и спал на моем диване. "Раз пошел в педофилы, - уговаривал я себя, - так терпи! Такая наша доля". Над диваном я повесил портрет Илюшечки. Портрет отец Пети вскоре пропил, выдав Илюшечку за какого-то знаменитого русского мальчика.

Отцы - что! Отцы это еще ничего! Помимо отцов есть и другие родственники... Вскоре меня нашла и Петина бабушка. "Ах ты, педофелюга проклятая! - набросилась она на меня, когда я глухим ноябрьским вечером грыз не то ручку, не то деревяшку, воображая, что это мой Петюшка - я еще больше не удержался и стал звать его как в зоне козлов. - Ты зачем, поганец, на внучка моего нацелился? Сталина на вас, педофелюг, нет!"

Дальше я стал вместо бабушки ходить в магазин за продуктами, пол в квартире мыл теперь тоже я. За это мне позволялось почувствовать маленькие педофильские радости - покормить Петю с рук в присутствии бабушки популярными шоколадками "Марс" и "Сникерс". Петя требовал все новых шоколадок и постепенно из ласкового и покорного олененка превращался в толстое и угрюмое создание; Петин жир был для меня вполне оправдан. Кушай, Петя, кушай!

Я ждал, что со мной сделает и чего потребует Петина мама, но на мое счастье ее два года назад забрали ангелы. Ведь троих родственников я бы уже не потянул, силы педофила не безграничны.

Весна не принесла России облегчения. Рубль продолжали ебать, в политике же происходили вещи одна хуже другой. Мне так и не удалось остаться наедине с Петей - бабушка терзала меня по хозяйству, а Петин папа перешел на джин с тоником. Я разрывался как мог, а тут Петя полюбил мороженное "Пингвин", что здорово ударило по моему и без того скромному бюджету. "Я такого симпатичного педофила ребенку нашла", - хвасталась Петина бабушка соседкам.

Как и полагается в приличной семье, мы в воскресенье с утра пошли гулять. Уик-энд удался на славу - меня затащили на митинг, где русский народ был все еще без ума от Ельцина. Петя вместе со всеми кричал "ура" и бросал в воздух "Сникерс". Когда я попытался незаметно обнять Петю, бабушка ударила меня по рукам. Загнанный и охуевший, я бросился за помощью к русской литературе, хотя, конечно, тоже нашел куда!

И вот я снова на похоронах Илюшечки. Хороший был мальчик, но до Пети ему далеко. Ничего, Петюнчик, - я уже полностью сдался и называл ребенка, пользуясь сленгом бывалых наркоманов, - прорвемся, сейчас не девятнадцатый век, на дворе должно найтись место консенсусу, надежде и хэппи-энду.