Наблюдал, как солдаты фотографировались у разбитого президентского дворца. На лицах было написано, что дело происходит перед Рейхстагом.

До остановки "Нефтянка" пришел пешком и присел там передохнуть. Тут подъехал автобус. Я обрадованно вскочил в него. На Ташкалинском перекрестке нас остановили. Там полукругом стояли солдаты. Один из них приставил ствол автомата к виску чеченца. Это был небольшого роста худощавый парень, как я понял, водитель автобуса, который там стоял. Один солдат ударил его кулаком в ухо, другой стал откручивать то же самое ухо. Все в автобусе охали, ахали, большинство в нем были женщины. Я сказал, что надо всем выйти, чтобы парня не убили, но водитель не открыл дверь, так как солдат с жезлом махнул ему, чтобы проезжал. Все это шло очень быстро, как кинокадры.

Из моего села приехала тетя Хажар, привезла кучу неприятных вестей. Невдалеке, в Ведено, при одном налете вертолетов погибло 11 человек и 16 было ранено. Женщину убило, а ее двухлетней девочке оторвало ноги. Девочка еще жива, но все желают ей скорейшей смерти. Там находятся врачи из Международного красного креста, они и лечат ее. В нашем селе, где нет и ста дворов, погибло уже двадцать семь человек. Добиралась тетя на попутной. В колонне было четыре машины. В Шали на них налетели вертолеты. Люди выскочили из машин, стали прятаться кто куда. Тетя забежала в чей-то двор и спустилась в подвал. Вертолеты стреляли с полчаса. Когда они улетели, люди собрались у машин. Одной женщины не было. Стали ее искать и нашли убитой в соседнем дворе. Между Шали и Сержен-юртом их еще раз обстреляли из вертолетов. В одной машине были отец, дочь, два сына и жена одного из них. Всех убило.

Из города население вытеснили в окрестные села, оттуда -- дальше, еще дальше, до самых гор. Загнав людей в горы, устраивают месиво из трупов. Горные селения совершенно беззащитны. Люди из них тропами, по речкам, ущельям бегут в города, в несуществующий Грозный.

Собственно, село Ведено и Веденский район и есть "Ичкерия", к ней еще относится часть Нажай-юртовского района. "Ичкерия" по-кумыкски означает "внутренняя земля". Чеченцы никогда не говорили "Ичкерия". Это кому-то из послесоветской власти пришло в голову назвать так всю Чечню. Все ищут звучное название: то "Чечения" -- назовут, то "Ичкерия". Как дети. А Чечня -- она и есть Чечня: Нохчийче -- жилище чеченцев. Один скажет глупость, а другой повторяет ее, остерегаясь, что его обвинят в отсутствии патриотизма, если не будет этого делать.

Приходил Имран, мой старый товарищ. Родом он из аула Гуни. О гуноевцах говорят, что они произошли от казаков, и они это не отрицают, Имран журналист, редактор журнала "Стелаад"-Радуга. В свое время редакция этого журнала была центром общественной мысли Чечни. Мы там собирались ежедневно. В Грозный Имран пробирался через Курчали и видел там 17 тел погибших в Шалях ребят. Их колени были опутаны проволокой. Они договорились не отступать и, связав себя с друг другом, сражались до последнего. Это давняя традиция, шамилеских времен. Связанным строем чеченцы ходили с кинжалами на штыки. Имран знает, кто куда смылся, кто на какую должность устроился при последудаевской власти. Рассказал чеченскую притчу: "Бывает время, когда тебе кажется, что твой отец знает все, потом приходит время, когда кажется, что ты знаешь столько же, сколько и отец, потом приходит период, когда думаешь, что знаешь больше отца, -- и, наконец, узнаешь, что ни ты, ни твой отец ничего не знали".

По городу бродит много пьяных и обкуренных солдат. Придираются к прохожим, глумятся: "Почему ты черный? " "Почему не бритый?" "Ты замужняя?" "Твой муж может?"

Редко увидишь чеченца, сломленного горем и еще реже -- не сломленного вдруг свалившимся на него богатством, неожиданным счастьем. Мы хорошо держим удары судьбы, но плохо подготовлены к ее ласкам.

Самолеты, звено за звеном, летят в сторону Бамута, к очередной цели после Самашек. Там будет, наверное, иначе. Бамут никто не покинет, за него будут сражаться, и его не просто взять, а когда его возьмут и поставят там гарнизон, он растает, как снег под солнцем. В Самашках чеченских боевиков не было, только несколько человек. В Бамут, конечно, "стекутся толпы молодцев из гор Ичкерии далекой"

Невооруженным глазом видно, что солдаты никем не управляются. Они ходят по домам, разгуливают по базарам, бьют, крадут, изымают, торгуют, меняются, уже автоматы предлагают. Местные парни отводят их за закоулки и -- или покупают или отбирают, это уж как получится. На солдатах уже и одежда не военная, а комбинированная. У Денилбека прямо из загона солдаты увели двух баранов. У старика, что живет выше нас, -- сразу 12. Сказали: "Старик, ты старый, тебе мясо вредно кушать, ешь свой чеченский чурек"

В Москве спорят о числе убитых в Самашках. Одни говорят: семьсот, другие -- пятьсот, третьи -- двести. Но приехал самый лучший "бухгалтер-ревизор" Государственной думы Говорухин и всех успокоил, сообщив, что убито 30 и то -- в рукопашной схватке, и нечего из пустяка поднимать шум. Все, кроме него, могилы врут, свежие еще, а Говорухин прав, все должно быть, как он "говорухит". Эти могилы, которых за сотню, должно быть, вырыты так, от нечего делать...

Жил в Урус-Мартане человек по имени Данга. Это был крупного телосложения мужчина лет сорока. Я его видел, он был светловолосым, чуть ли не рыжим. Человек он был блаженный. Услышав о Самашках и что там будут похороны жертв, Данга пошел туда. Из Урус- Мартана в Самашки километров 25, пожалуй. Первый пост его пропустил, второй, что у въезда в село, остановил. Данга требовал, чтобы его пропустили. Тогда солдаты стали его избивать, втыкали ему иголки под ногти, говоря, что он притворяется сумасшедшим. Данга кричал: Аллах Акбар! (Аллах Велик). Это приводило истязателей в еще большую ярость, и они замучили Данга до смерти... Я попал в Урус- Мартан в день похорон Данги. Хоронить его вышли все: и стар, и млад, и женщины, которые обычно в похоронной процессии не участвуют. Кладбище в Урус-Мартане далеко за селом, но покойника провожала живая река из десятков тысяч человек. Каждый хотел коснуться носилок, на котором лежал мученик. Когда он шел в Самашки, его встретили несколько мужчин и спросили: "Куда идешь?" Говорят, Данги ответил, что сегодня он идет на похороны в Самашки, но завтра будут его похороны, чтоб они пришли обязательно.