Со всей ясностью перед ее взором всплыло лицо Джема Мерлина – человека, которого она любила. Оно было странно искажено и казалось злым, неожиданно и полностью слившееся с лицом старшего брата.

Но тут его заслонило другое, бледное, прикрытое полями черной как смоль шляпы. Белые ресницы трепетали, губы шевелились.

– Значит, хозяин много болтает, когда пьян? – услышала она его голос.

В нем не было обычной мягкости, тон стал резче. Но когда она посмотрела на него, то встретила все тот же холодный и бесстрастный взгляд.

– Да, и еще как, – отвечала девушка. – Прожив пять дней, не взяв в рот ничего, кроме бренди, он готов был раскрыть душу всему миру. Он сам предупредил меня об этом в первый же вечер моего приезда. И он не был тогда пьян. А вот четыре дня назад, впервые очнувшись от беспамятства, он, пошатываясь, зашел в полночь на кухню и вот тут уж заговорил. Вот откуда мне стало все известно. И наверное, поэтому я потеряла веру в людей, и в Бога, и в себя и поэтому, поехав сегодня в Лонстон, позволила себе потерять голову.

Они доехали до поворота. Теперь их путь лежал на запад. Ветер бушевал все сильнее. Карета еле ползла и вдруг встала, покачиваясь на высоких колесах, не в силах преодолеть напор встречного ветра. По окнам яростно барабанил ливень. Вокруг лежала голая незащищенная равнина. Облака стремительно неслись над землей, разбиваясь о вершины холмов. Ветер доносил соленый запах моря, лежавшего в пятнадцати милях от этих мест.

Фрэнсис Дейви наклонился вперед.

– Мы приближаемся к развилке Пяти Дорог, здесь поворот на Олтернан, – – сказал он. – Кучер едет в Бодмин и довезет вас до "Ямайки". Я сойду у развилки и доберусь до деревни пешком. Так что же, я единственный человек, которого вы удостоили своим доверием, или разделяю эту честь с братом трактирщика?

И снова Мэри послышалась в его голосе то ли ирония, то ли насмешка.

– Джем Мерлин знает, – нехотя призналась она. – Мы говорили об этом сегодня утром. Он был немногословен, но я знаю, что с дядей он не в ладах.

Но теперь это уже не имеет значения, ведь Джема повезли в тюрьму за другое преступление.

– А что, если бы он попробовал спасти свою шкуру, выдав брата? А, Мэри Йеллан? Вот о чем вам следует поразмыслить.

От его слов Мэри затрепетала. Да, то был новый шанс. На мгновение она готова была ухватиться за эту соломинку. Но викарий, должно быть, прочел ее мысли. Взглянув на него с надеждой, она увидела, что он улыбается: его тонкие холодные губы вдруг растянулись, и лицо стало похоже на маску – на маску, которая дала трещину. Испытывая неловкость, словно она нечаянно подсмотрела нечто, не предназначенное для посторонних глаз, Мэри поспешно отвернулась.

– Вам было бы легче, да и ему тоже, если бы ваш друг не был замешан в этих делах, – продолжал священник. – Но ведь у вас все же есть сомнения? И ни вы, ни я не знаем всей правды. Виновный человек обычно не затягивает веревку на собственной шее.

Мэри беспомощно развела руками. Видимо, он заметил отчаяние, проступившее на ее лице, ибо голос его зазвучал мягче, и он положил руку ей на колено.

– "Угас наш день. Лишь сумрак впереди"[4], – произнес он задумчиво. – Если бы было дозволено использовать строки Шекспира, странная проповедь прозвучала бы завтра в Корнуолле, Мэри Йеллан.

Однако ваш дядя и его сообщники не принадлежат к числу моих прихожан. Да и будь они ими, все равно не поняли бы меня. Вы качаете головой; я говорю загадками. "Этот человек не способен дать утешения, – говорите вы себе – Он чудовище, выродок… эти белесые волосы и глаза". Не отворачивайтесь, я знаю, что вы думаете. Скажу вам, чтобы успокоить вас, и можете сделать из этого вывод для себя. Через неделю наступит Новый год. Обманные сигнальные огни на море свое отсветили, кораблекрушений больше не будет. Конец. Свечам больше не гореть.

– Я вас не понимаю, – сказала Мэри. – Откуда вам это известно и какое это отношение имеет к Новому году?

Он убрал свою руку и принялся застегивать пальто, готовясь выйти.

Дернув за шнур и открыв окно, он приказал кучеру придержать лошадей. В карету ворвался холодный ветер, хлестнул колючий дождь.

– Я возвращаюсь с совещания в Лонстоне, – ответил он, – уже далеко не первого за последние несколько лет, и там было объявлено, что правительство Его Величества наконец решило в следующем году принять меры по охране побережья Королевства. Теперь на тропах, ныне известных лишь людям, подобным вашему дяде и его сообщникам, станут нести охрану стражи закона.

Вся Англия, Мэри, будет охвачена плотной сетью, которую прорвать окажется нелегко. Теперь вы понимаете?

Фрэнсис Дейви открыл дверцу кареты и ступил на дорогу. Он обнажил перед ней голову, и дождь падал на его густые белые волосы. Он улыбнулся и, поклонившись, взял ее руку и на мгновение задержал в своей.

– Вашим тревогам пришел конец, – произнес он. – Колесам повозок отныне суждено ржаветь, а закрытая комната с заколоченным окном станет гостиной. Ваша тетушка сможет снова спокойно спать, а дядя либо допьется до смерти и избавит вас от себя, либо обратится в веслианского праведника[5] и пустится в странствия, читая проповеди на дорогах. Что до вас, то вы уедете на юг и там найдете себе возлюбленного.

Спите эту ночь спокойно. Завтра Рождество, и в Олтернане будут звонить колокола, призывая к миру и согласию. Я буду думать о вас.

Он махнул рукой, и карета тронулась.

Мэри высунулась в окно, желая окликнуть его, но он уже свернул куда-то у развилки и исчез из виду.

Карета загрохотала по Бодминской дороге. Надо было проехать еще мили три до того, как на горизонте замаячат высокие трубы "Ямайки". Но эти мили вдоль пустоши навстречу бушевавшему ледяному ветру оказались самыми долгими из всех двадцати с лишком миль, проделанных за сегодняшний день.

Теперь Мэри пожалела, что не сошла вместе с Фрэнсисом Дейви. В Олтернане ветер не выл бы так остервенело, а густые кроны деревьев защитили бы от дождя. Завтра она могла бы преклонить колени в церкви и помолиться впервые с тех пор, как уехала из Хелфорда. Если то, что сказал викарий, было правдой, то есть чему радоваться и за что благодарить Господа.

Дни кровожадного грабителя кораблей сочтены, он будет раздавлен новым законом и его сообщники вместе с ним. Их сметут с лица земли и уничтожат, как лет двадцать – тридцать назад поступили с пиратами. И не останется от них следа, их имена вычеркнут из памяти, они не будут больше расстреливать души. Народится новое поколение, которое ничего не будет знать о них.

Корабли будут плыть в Англию, не опасаясь, что станут добычей разбойников. В прибрежных пещерах, слышавших хруст гальки под их ногами и эхо их голосов, вновь воцарятся тишина и спокойствие, нарушаемые лишь криком чаек. Морские глубины сокроют останки безымянных жертв, остовы старых кораблей и потускневшие золотые монеты. Ужас, испытанный погибшими мореплавателями, останется навеки погребен вместе с ними. Все покроется забвением. Грядет заря нового века. Отныне люди смогут путешествовать безбоязненно, они будут хозяевами своей земли. Здесь, на этих просторах, фермы станут возделывать свои участки и сушить торф, как и прежде. Но исчезнет висевшая над ними тень страха, а на том месте, где стоит трактир "Ямайка", снова зазеленеет трава и зацветет вереск.

Сидя в углу кареты, Мэри погрузилась в мечты о новом мире, как вдруг ночную тишину разорвал звук выстрела. Через открытое окно она услышала отдаленный крик, мужские голоса и топот ног. Девушка высунулась из кареты, в лицо ей хлестнул дождь. Карета взбиралась вверх по крутому склону холма, а на горизонте виднелись трубы "Ямайки", очертаниями напоминающие виселицу.

Кучер испуганно вскрикнул, лошадь дернула в сторону и споткнулась. Навстречу карете по дороге быстро бежала группа людей во главе с человеком, размахивавшим фонарем. Он высоко, как заяц, подпрыгивал на бегу. Снова раздался выстрел, кучер внезапно скорчился на сиденье и рухнул наземь.