Фейхнер аплодировал.

- Я вижу, что имею дело с патриотом, - сказал он. - Осталось повторить экспериенцию на практике.

- Я всего лишь скромный механик, - насторожился ученый.

Манера незнакомца менялась на глазах. Из простодушного туриста, пришедшего поглазеть на достопримечательности, он превращался во вкрадчивого искусителя. Не хватало только попасть из когтей полиции в сети заговорщиков.

Фейхнер словно услышал опасения изобретателя.

- Позвольте представиться еще раз, - сказал он, пронзительно глядя на Шлеппига. - Я не курляндский дворянин Фейхнер, а офицер россий-ской службы прапорщик Ярдан. Мне поручено немедля отвезти вас в Россию, живого или мертвого.

Как бы в доказательство своих слов этот пожилой прапорщик, ровесник иным французским маршалам, сорвал с лица густые усы.

- Mein Gott! - Шлеппиг опустился на табурет, чтобы не лишиться чувств.

- Разумеется, вы свободны в своем выборе, - поправился Ярдан-Фейхнер.

Излишняя театрализация и особенно сильное выражение "живым или мертвым" оказали на механика слишком сильное действие. Чего доброго, его могла хватить кондрашка до выполнения миссии.

- Мне стало известно, что полиция уже получила приказ о вашем аресте и отправке в Париж, где вы будете заключены в замок Иф, - сказал шпион, проворно подавая ученому стакан воды. - Итак, вы совершенно свободны, но ваш выбор невелик: почет и богатство в России или каменный мешок во Франции.

- Россия, - пробормотал механик.

По пути к российской границе Шлеппиг убедился в том, что для разгрома французской армии количество аэростатов надо по крайней мере утроить. То, что двигалось вместе с ними на восток, было даже не армией, а целым народом, нет, множеством народов, пешком, верхом и на повозках снявшихся с естественных мест. Дилижанс то и дело останавливался, пропуская стада лошадей и быков, гурты баранов, подводы с бочками, ядра, орудия, коляски. С холма путешественникам открылся черный поток людей в версту длиной, который скрывался за поворотом и еще не кончался. Над этой ползущей гусеницей стояла туча желтой пыли, иногда ее огибали отдельные всадники или целые массы кентавров в сияющих латах. Ветер доносил бряцание металла, ржание лошадей и веселые, грубые мужские крики. В своей прежней, кабинетной жизни Шлеппиг и представить себе не мог такого скопления людей в одном месте. Где же все они спят, едят и испражняются? И что будет, когда они начнут бегать, стрелять и драться?

По знаменам, цвету мундиров и говору Шлеппиг пытался определить национальность того или иного отряда, и это ему не всегда удавалось. Кажется, среди этих новых гуннов не хватало только лапландцев, и то лишь потому, что русские заблаговременно захватили Финляндию. Проезжая мимо польского хутора, пассажиры увидели трагедию, которой никак не могли вообразить в мирное время, в лояльной стране. Полуголые носастые солдаты какой-то южной армии, скорее всего - португальцы, весело и ловко разбирали на дрова крестьянскую избу и грузили бревна на телеги. Хозяин дома, худой вислоусый старик в войлочной шляпе, поддевке и онучах, наблюдал за их работой без единого слова, как будто это его не касалось. Рядом, так же неподвижно, стояла его жена и все потомство от взрослых парней до бесштанных младенцев. Даже самые крошечные не издавали ни звука, не плакали, не возились и не бегали, словно понимали происходящее.

- Они останутся без крова и погибнут! - воскликнул Шлеппиг, потрясенный до самых основ своей сентиментальной души.

- Многие из тех, кто идет по этой дороге, тоже очень скоро погибнут, небрежно возразил ему французский офицер в огромной меховой шапке буквально до потолка, догонявший свой полк после лечения. - При благоприятном стечении обстоятельств, если нам удастся рассеять русских в два месяца, до трети этих людей останутся лежать на полях. Не меньше, если не больше умрут от болезней и несчастных случаев. Пусть же они по крайней мере питаются горячей похлебкой, пока сами не превратились в корм для ворон.

- Однако это европейская армия, а не татарская орда, - возражал Шлеппиг, словно и не замечая щипков Ярдана-Фейхнера.

- Именно поэтому каждый из обывателей получит взамен жилища и продовольствия расписку от правительства, которое возместит убытки. На войне как на войне, месье, - возразил француз, неприязненно приглядываясь к собеседнику.

Кроме француза, Ярдана и Шлеппига в экипаже ехал польский священник, без конца перебиравший четки и за все время не вымолвивший ни слова. Француз и не давал своим спутникам вставить хоть словцо. Он был из тех людей, которые знают ответы на все вопросы и дают их раньше, чем прозвучал вопрос. К тому же ему опасались перечить.

- Русские толпы не выдержат нашего напора, - продолжал офицер. - Я видел их в деле под Прейсиш-Эйлау и Фридландом. Спору нет, они хороши при пассивном сопротивлении, когда надо стоять под пулями и терпеть. Я даже готов признать, что они лучше нас переносят голод и непогоду из-за грубых условий своей обычной жизни. Но они вовсе не способны на порыв. Француз идет на бой, как пьяница на пир, русского гонят, как быка на бойню. Вы согласны? - Он с недоброй усмешкой посмотрел прямо в глаза Шлеппигу, скрытые синими очками.

- Доктор Смид не военный, он ученый, - ответил за механика Ярдан, которого все больше беспокоила привязчивость француза. Трудно сказать, была ли это простая въедливая манера общения или подозрение. В любом случае им нельзя было попадаться в руки полиции, имевшей описания беглого изобретателя на всех заставах от Парижа до Немана.

- Вы, стало быть, доктор? - притворно удивился офицер. - Но тогда вы, конечно, не откажетесь посмотреть мою рану, которая открылась от тряски и начинает болеть. Или ваш долг человеколюбия не распространяется на французов?

- Я уверен, что господин доктор сделает все, что от него зависит, примирительно сказал священник. - Для врача, как и для пастыря, не существует ни французов, ни русских, ни немцев, а только люди.

- Но для полиции существуют русские шпионы, не так ли, господин Смид? Русские не сильны на полях сражений, зато отличаются византий-ской хитростью. - Француз нахально снял с Шлеппига его синие очки и подмигнул.

- Господин Смид - доктор филологии, а не медицины, - пояснил Ярдан, незаметно осматриваясь и взвешивая расстановку сил. - Он едет изучать диалекты славян для своей научной работы.

- Тогда ему повезло. Я изучал языки не в кабинетах, а в походах, но знаю несколько фраз по-польски, - сказал француз. - Не растолкуете ли мне их значение?

Он пробормотал нечто на языке, который, очевидно, считал польским, и впился глазами в Шлеппига. Это была уже не шутка. Дилижанс приближался к последнему пункту путешествия, после которого кончалась дорога, цивилизация и начиналась русская Литва. Быть отброшенным назад перед самыми дверями и погубить задание из-за какого-то фанфарона - это было недопустимо.

- Вы, кажется, нас в чем-то подозреваете? - всплеснул руками Ярдан. Хотите, я мигом развею ваши подозрения, покажу вам наши паспорты и еще угощу винцом за победу французского оружия? Нам только надо достать багаж.

- Вам придется это сделать, - проворчал француз.

Дилижанс остановился. Француз спрыгнул с подножки первый, Ярдан замешкался и для чего-то попросил у священника четки.

- Вы будет молиться? - удивился тот.

- Теперь самое время, - загадочно ответил Ярдан и потрепал священника по плечу.

Офицер и Ярдан о чем-то переговаривались возле багажного отделения. Голос француза звучал повелительно, басок Ярдана примирительно токовал. "Кончено, теперь обратный путь в кандалах", - подумал Шлеппиг и с тоской вспомнил свою мастерскую. Казалось, что они препираются вечно, хотя прошло всего две минуты. Затем они пошли к опушке леса, как будто хотели оправиться.

Ярдан вернулся из леса один, без четок, со сбитым набок галстуком. Его руки тряслись.

- Трогай! - велел он кучеру.

- А капитан? - удивился священник.