Он так и не дождался ответа. Через силу одевшись, Эшер послал за кэбом

– отчасти чтобы создать впечатление предстоящей ему долгой поездки, отчасти надеясь увидеть Лидию возле библиотеки, а отчасти и потому, что пройти два квартала было вряд ли ему сейчас под силу.

– Мисс Мерридью, сэр? – переспросила хозяйка на Брутон-Плейс, выговаривая звук «и» в манере, свойственной выходцам из восточного Ланкашира. – Благослови вас Господь, сэр, а то мы уж гадали, к кому обратиться, – ведь бедная девочка не знает в Лондоне ни души…

– Что? – Эшер почувствовал, как кровь отлила от лица. Видя, что гость ее – и без того бледный – побледнел еще больше, хозяйка поспешила усадить его в кресло посреди тесной, заставленной вещами прихожей.

– Мы просто не знали, что делать, мой муж и я. Он говорит, что люди останавливаются у нас для того, чтобы никто не совал нос в их дела, и, вы уж простите меня, сэр, сказал, что как раз такие красотки и разгуливают по ночам… Но я-то видела, что она не из таких…

– Что случилось? – Голос Эшера был тих.

– Да Господь с вами, сэр, мисс Мерридью ушла еще позавчера, и, что бы там ни говорил мой муж, а я уже хотела звонить в полицию.

Глава 16

Обе комнаты, где жила Лидия (как, впрочем, любое помещение, где она поселялась хотя бы на день), завалены были газетами, журналами, книгами и прочими свидетельствами ее последних изысканий: аккуратно скопированными записями газовой компании, счетами за электричество, газетными вырезками. Эшера прошиб озноб, когда среди прочего он обнаружил две выписки по делу об убийстве в Лаймхаусе. Имена и адреса прилагались отдельно. Лидия явно тщательнейшим образом просеяла приходские архивы, дарственные и завещания, прежде чем составила этот небольшой, но неоспоримый список персон, пренебрегших обязанностью умереть в должный срок.

Проглядев его, Эшер поразился, каким образом граф Эрнчестер не попал на подозрение раньше. Несуразности и несовпадения в передаче собственности прослеживались ясно, как кровавый след на ковре. Дома продавались или дарились лицам, которые затем не проявляли ни малейших признаков жизни (и смерти), забывая даже составить завещание. Были отмечены и другие, более мелкие несообразности. На стене, приколотая к зеленоватым обоям с похожими на капустные кочаны розами, висела топографическая карта Лондона и окрестностей, утыканная чертежными булавками с красными, зелеными и голубыми головками. Списки адресов. Списки имен. На двух из них он нашел Антею Фаррен, Лотту Харшоу, Эдварда Хаммерсмита. То и дело попадалось имя Лайонела Гриппена. Рядом были приколоты фотографии Берти Уэстморленда, его братца достопочтенного Эвелайна – улыбающегося мамонта в футбольной форме Глостер-колледжа – рука об руку с сияющим Деннисом Блейдоном, Томасом Гоби, Полом Фаррингтоном и дюжиной прочих; а также заплетенный в узел белокурый женский локон, надо полагать, принадлежавший когда-то самой Лотте.

Конторка Лидии подобно той, что стояла дома, была засыпана бумагами, среди которых он нашел невскрытое письмо, отправленное по его просьбе доном Симоном из Парижа. Здесь же лежала и телеграмма, отправленная им сегодня, а под ней – выписки из лондонской «Стандард» о второй резне в Лаймхаусе.

Выписки, сделанные ею в ночь перед уходом.

Желудок сжался от страха, тоскливое чувство, испытанное им в Претории в день провала, овладело Эшером, и еще – холодный смертельный гнев.

ГРИППЕН!

Эшер не говорил ей о нем, но она вычислила его сама.

«Лидия, нет!..» – подумал он, ужаснувшись. Трудно было представить, что она могла предпринять такую вылазку одна, и все же…

Она обещала ему – да, но до того, как он исчез. До того, как началось безумие, связанное с «вампиром Лаймхауса». Она знала одно: Джеймс вполне мог быть убит в Париже, и, видит бог, она была права. Прекрасно понимая, что безмозглые газетчики с Флит-стрит по обыкновению хотели гиперболизировать ситуацию, она твердо знала, что на этот раз они нечаянно попали в точку.

Подобно большинству исследователей, Лидия отличалась хладнокровием и практичностью, свойственными, кстати, многим мягкосердечным альтруистам. Кроме того, она готова была к самопожертвованию, лишь бы открыть новое поле медицинских исследований. Эшер не помнил случая, чтобы Лидия нарушила когда-нибудь данное слово, но ведь он сам внушил ей, что дневные исследования относительно безопасны!

Что там говорил Исидро? Что вампиры, как правило, знают, когда по их следу идет человек? Гриппену было достаточно второй раз обратить на нее внимание в толпе…

Эшер еще раз произвел осмотр комнаты.

В ящике конторки он нашел несколько предметов, ранее Лидии не принадлежавших: маленький серебряный нож, револьвер, заряженный (он проверил) пулями с серебряными наконечниками. В спальне обнаружились химические приборы, микроскоп, солидное количество чеснока и бутыль без этикетки, которая, впрочем, оказалась не нужна – достаточно было вынуть пробку. Экстракт чеснока.

Даже работая на известный департамент, Эшер прежде всего оставался ученым; точно так же выслеживал он и вампиров – используя научные знания. Лидия, будучи врачом, пыталась защититься от вампиров с помощью медицины.

Медицинские журналы лежали грудой на ночном столике (Эшеру в свое время пришлось долго привыкать к обыкновению Лидии ложиться в постель с книгой). Из журналов торчали закладки; все отмеченные статьи касались либо патологии крови, либо источников легенд о вампирах, либо болезненно повышенных психических способностей. На полочке он нашел медицинский шприц и коричневый бархатный футляр с десятью ампулами нитрата серебра.

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вникнуть в смысл случившегося.

Она не взяла с собой ничего из приготовленных ею же средств защиты.

Медленным шагом Эшер вернулся в комнату. Там стояла хозяйка, испуганно оглядывая бумажный шторм и карту Лондона, похожую на карту боевых действий. Это была маленькая смуглая женщина несколькими годами старше самого Эшера. Взглянув на него, она сказала:

– Я принесу вам немного шерри, сэр.

– Благодарю вас. – Эшер присел на стул перед конторкой. Если и была в нем остаточная слабость, то он уже этого не чувствовал.

Много лет назад (после Претории) он пытался поправить свою жизнь, пытался снова связать воедино клочья своей истрепанной души. У него была девушка в Вене, куда он приезжал раз двенадцать ради сбора информации, и он бросил ее, фактически предал. Сделать это было далеко не просто, но он решил начать все сначала – ожить, воскреснуть…

Если Лидия мертва, то у него просто не хватит сил пройти этот путь снова.

Губы его дрогнули в горькой улыбке – он вспомнил слова Исидро в салоне Элизы: «Не бойтесь, госпожа. Законы я помню». И пальцы вампира сомкнулись, как наручник, на запястье Эшера…

«Бойтесь, – подумал Эшер с тихой страшной решимостью. – Если вы прикоснулись к ней хоть пальцем…»

Внимательно и неторопливо он перечитал записи Лидии.

Некоторые из адресов были помечены звездочкой и только два адреса – двумя. Первый – Эрнчестер-Хаус.

Второй – старый дом возле Грэйт-Портленд-стрит; район, смутно ассоциирующийся с тусклыми георгианскими строениями, видавшими лучшие дни. Судя по записям, дом был приобретен в 1754 году шестым графом Эрнчестерским и передан в дар доктору Лайонелу Гриппену.

Солнце висело над Харроу-Хилл смутным оранжевым диском в заводской дымке, когда он отпустил кэб. Еще немного – и оно коснется крыш. «Бездна времени», – подумал Эшер. Ему бы очень хотелось знать, не было ли у Лидии запасного серебряного ножа. Ушла ли она из дому совсем безоружной, да и уходила ли? Гриппен мог просто ворваться и увести ее с собой.

Но откуда он мог узнать, кто она такая и где ее искать?

«Прекрати, – приказал он себе, потому что прогулка в Гайд-Парке снова проступила в его памяти, как кровавое пятно на ковре. – Об этом ты подумаешь позже». И с той же решимостью запретил себе размышлять, чем это «позже» может обернуться для них обоих.