Те пошли из кабинета с облегчением. Первым -- подполковник, который женщин вообще считал недоразумением жизни и никогда, и ни при каких условиях дорогу им не уступал. За ним -- хмурая, осунувшаяся Артюхова.

Пристальные глаза следователя проводили ее широкую крестьянскую спину до двери, ощупали плотные ягодицы, бедра, которые чуть ли не рвали при ходьбе измятую сзади юбку цвета хаки, скользнули к пяткам и с недовольством наткнулись на закрывшуюся створку двери. Нет, в колонии ему уже определенно нравилось, и он даже подумал с досадой, что какое-нибудь ЧП здесь могло бы произойти и раньше.

-- Скажите, -- оборвала его мысли, бредущие где-то по двору колонии вслед за Артюховой, Грибанова, -- у вас есть версия?

Говорить следователю явно не хотелось, но и не ответить он не мог.

-- Есть... Но я бы не хотел затрагивать тему догадок. Все-таки существует тайна следствия...

-- Вы уйдете, а нам тут жить, -- укорила его Грибанова. -- Возможно, мне самой нужно что-то предпринять?

-- Ни в коем случае! -- Румянец со щек следователя хлынул на все лицо. -- Ничего не делайте! У меня есть в руках нити...

-- Соперницы Исакевич? -- все-таки хотела подробностей Грибанова.

-- Возможно, но...

-- Я сумею сохранить тайну.

-- Если тайну знают двое...

-- Посадить в ДИЗО всех троих? -- кивнула на папки Грибанова.

-- А зачем? Дело ведь не в Исакевич, а... а в Конышевой...

-- Что-что?! -- подалась вперед Грибанова. -- В Конышевой? -- И сразу вспомнила строптивую девочку в фуфайке, которая сидела точно на том стуле, где сейчас ерзал следователь.

-- Понимаете, только при невероятной осведомленности та девушка, что хотела во что бы то ни стало убить Исакевич, могла узнать, что та в час ночи вдруг решила сменить место сна...

-- Наши и в час ночи могут узнать! -- отпарировала Грибанова.

-- Во-от, значит, такое дело-о-о, -- следователю очень не хотелось говорить, но он ощущал на своей шее невидимые руки Грибановой, которая упорно хотела выжать из него все, потому слишком давно стала считать колонию частью самой себя, и то, что она теперь что-то не знала, казалось ей болезнью, которую она неожиданно обнаружила у самой себя и о которой теперь хотела знать как можно больше. -- Значит, дело такое... В Конышевой дело. Боюсь, что за ней идет охота в колонии. И охота серьезная. Сначала -падение с лестницы на производстве, потом -- убийство девушки на том месте, где должна была спать она...

-- Сначала -- бетонная плита... От бордюра, -- задумчиво произнесла Грибанова, поправляя следователя.

-- Какая плита?

-- Это вы у Артюховой подробнее узнаете, -- не хотела она отвлекаться от версии.

-- Хорошо, я к ней сейчас схожу, -- с удовольствием произнес следователь.

-- Вы думаете -- охота?

-- Что? -- еле вернулся он мысленно от аппетитной фигуры Артюховой. -- Да, я думаю, идет охота. За Конышевой...

-- Может, изолировать ее? Посадить на время в ДИЗО?

-- По "восемь-два"*? -- все понял следователь.

-- Да. В целях ее же безопасности, ведь мы...

Скрип резко распахнувшейся двери оборвал ее слова. На пороге стояла разгоряченная Артюхова и еле сдерживала одышку. Следователь посмотрел на ее колышащуюся грудь и чуть не застонал.

-- Что случилось? -- побледнела Грибанова, словно только такой, испуганной, могла отдать ей новость Артюхова в присутствии чужого человека. -- Ну что?!

-- Воспитанница Конышева отказалась есть обед...

В колонии отказывались от многого: от работы, учебы, нарядов, приборок, помывок в бане, но чтоб от обеда... Это уже пахло бунтом. ------------- *"Восемь-два" -- в соответствии со статьей 8 ( пункт 2) "Исправительного трудового кодекса РСФСР" администрация колонии имеет право прятать осужденного в ДИЗО, если создается угроза для его жизни.

-- Чем объясняет? -- прожигала Артюхову взглядом Грибанова.

-- Говорит, что ее отравят, -- еле выдавила та.

Грибанова и следователь встретились взглядами. У капитана он был победным.

-- В ДИЗО ее! На семь суток! -- даже как-то радостно приказала Грибанова.

-- Но тогда же... -- заупрямствовала Артюхова.

-- Знаю. Тогда она потеряет право освободиться после первой трети срока. Ну и что?! Вы хотите, чтобы уже через полчаса вся колония всед за ней объявила голодовку?

-- Е... есть, -- приложила Артюхова ладонь к непокрытой голове, комкая в левой руке берет с колючей кокардой взмокшими пальцами.

-- Выполняйте, тов-варищ старший лейтенант, -- прохрипела Грибанова и отвернулась на кресле к окну.

По вспаханной полосе все так же по-хозяйски переваливались толстые грачи, а высоко над ними стояло серо-стальное небо, совершенно одинаковое что над колонией, что вне ее.

7

Впору было разрыдаться. Ирина думала, что ДИЗО -- это одиночная камера, думала, что наконец-то между ней и невидимой убийцей возникнет крепостная, метровой толщины, стена изолятора, и она, оставшись в одиночестве, сумеет хоть немного успокоиться и обдумать план спасения. Оказалось, что ее определили в общую камеру. Когда заикнулась об одиночной, здоровенный бугай-контролер, на плечах которого две красные сержантские лычки казались тоненькими ниточками, хмуро прожевал в рыжие усы:

-- По второму разу загремишь -- сядешь в одиночку. Давай-давай, снимай тапки!

Ирина послушно разулась, шагнула на холодный деревянный пол камеры и вздрогнула от удара бронированной двери за спиной.

Вставшие при появлении контролера две девушки, стрельнув по ней быстрыми взглядами, молча легли на деревянные лежаки, видимо, еще хранившие тепло их хрупких тел. Наверное, этих взглядов им вполне хватило на знакомство, потому что ни о чем они Ирину не спросили и вообще вели себя так, словно контролер впустил в камеру свежий воздух, а не человека. Игра это или обязательный ритуал, Ирина не знала, а потому и сама, изобразив глухонемую, прошла к свободному лежаку, цепями удерживаемому у стены, и беззвучно села на него.

Через малюсенькое, с книжку размером, оконце, забранное мощной решеткой, сочился серый октябрьский денек, но свет плафона, привинченного к потолку, мешал даже этому робкому дыханию свободы.

Ирина поджала колени к груди, пристроив и ноги на топчане, прикрыла их истертым бэушным халатиком и в эту минуту в холодной сырой камере вдруг представила, что убитой Мурке еще холоднее, а, представив, почему-то ощутила, что вокруг стало теплее. Жизнь сберегла ее, жизнь не отдала ее смерти, и было непонятно лишь одно: случайность это или и вправду сама судьба хранит ее для чего-то важного.

В цехе фабрики, вновь монотоннно натягивая полотно для раскройки, она успела расспросить девчонок, подметающих лоскуты по проходам, и те пояснили ей, что азиатка сидит за убийство мужика, своего отчима, что она ревнива донельзя и вообще способна на любые поступки. И еще она узнала, что после смерти Мурки на босса зоны уж точно коронуют Спицу, а та совершенно не выносит неподчинения и тоже способна на любые поступки. А когда по команде дежурного помощника начальника колонии они пошли на построение для перехода из производственной зоны в жилую на обед, на ходу снимая белые платки и передники, Ирина вдруг решила, что ее отравят. Три неудавшихся попытки -это очень много, и тот, кто за ней охотится, четвертую уж точно не упустит. Но кто это: Спица или азиатка, азиатка или Спица?.. А может, кто-то другой, либо выполняющий их приказ, либо действующий сам по себе. Но за что?! И от этой мысли Ирине стало просто жарко. Она никогда не думала, за что. Хотя за что-то же она села в колонию и за что-то же избрана жертвой страшной охоты.

-- Но-но, вертухай! Клешнями не мацай! -- раздался визгливый девичий голос от двери, и только когда Ирина повернулась к ней, то с удивлением заметила, что, оглушенная своими мыслями, она даже не уловила, как открылась дверь, и все тот же контролер-сверхсрочник втолкнул вовнутрь еще одну наказанную.

-- Во дела! -- удивленно развела руками девушка. -- А ты что здесь делаешь?