-- Мне не нравится кое-что, -- сморщил лоб подполковник. В этой суматохе он уже и забыл, что же взволновало его в трейлере. -- А-а, вот -колонки... Там один шуруп...

-- Можете забрать их себе! -- по-царски махнула рукой певица. -- Я это дерьмо все равно выбрасывать собралась...

-- Эсмеральдочка, ну ты что? -- вытянул лицо удивлением директор. -Мы их продадим.

-- Пусть остаются здесь. Я все равно "Пивэй" куплю, а эти гробы... эти гробы... Можете через них ваши танцульки озвучивать. Есть у вас в зоне танцульки?

-- Нет, -- процедила сквозь зубы Грибанова. Она уже не просто ненавидела себя, а готова была выстрелить себе в висок. Такое впечатление, что от стоящих у ворот колонии чужих людей в нее втекало что-то ядовитое, по каплям уничтожающее ее саму. -- Увозите все.

-- А досмотр? -- так ничего и не смог понять подполковник. -- Мы еще "автособакой" не проверили...

Из-за "форда" шагнул к ним сержант-контролер с небольшим ящичком под мышкой -- прибором обнаружения "Гиацинт". "Автособакой" его звали потому, что беглеца в машине он обнаруживал по биению сердца. Стоило только положить его на капот. И сержант-контролер шагнул еще дальше, к трейлеру.

-- Отставить! Увозите все! Сейча-ас! -- крикнула Грибанова в лицо подполковнику, и он вновь с ужасом ощутил давно забытое чувство собственной малости, приниженности, подавленности, которое он так часто ощущал рядом с этой женщиной еще во время их романа и именно из-за которого, а вовсе не из-за учительницы, которую он, в сущности, никогда и не любил, он и прекратил отношения с Грибановой.

Шкатулка "автособаки" зависла над капотом трейлера в руках сержанта.

-- Есть! -- коротко ткнул подполковник слипшимися сухими пальчиками в пластиковый козырек фуражки и отдал приказ майору: -- Открывайте "шлюз"!.. То есть ворота... Выпускайте машины из колонии!

21

Четверо снова слушали тишину. И снова у всех она была разной. Грибанова медленно-медленно, но все же успокаивалась. Стыд и страх, испытанные сегодня, понемногу угасали, теряли свою силу. Время невидимым ластиком стирало с них яркие, обжигающие краски, но избавить до конца все еще не могло. И оттого Грибановой хотелось побыть одной, но сверху, из управления, настоятельно требовали "объективку по расследованию убийства", а получить ее она могла только от красавчика-следователя в дурацких черных очках. Подполковник сидел в кабинете потому, что всегда сидел здесь при посторонних, а почему он это делал, он не смог бы объяснить даже самому себе. И теперь он все так же терпеливо сидел и думал о том, что надо бы из заработанных на съемках денег выпросить у начальницы на новые сигнальные провода на забор. Артюхова меньше всего хотела после совещания остаться один на один со следователем и лихорадочно перебирала в голове варианты своего исчезновения из его поля зрения. А следователь, в свою очередь, вообще об Артюховой не думал. Он сидел, еле сдерживая себя, и внутренне ощущал себя именинником, хотя до дня рождения ему было ох как далеко.

-- А ведь я почти нашел убийцу, -- все-таки не сдержался он и победно обвел всех взглядом. На Артюховой споткнулся, но растерять радость не успел.

-- Кто это? -- мгновенно выстрелила вопросом Грибанова.

-- Понимаете, -- поправил он черные очки, все еще скрывающие хоть и слабый, но синяк. -- До полной уверенности нужно совсем немного. Мне лично -- беседа с подозреваемой. С глазу на глаз.

-- Мы предоставим вам такую возможность, -- напряглась Грибанова. -И все же: кто это?

-- Пока я могу сказать, что это связано с прошлым... с прошлым ... Конышевой...

Глаза Артюховой резко сморгнули. Она с трудом заставила себя посмотреть на очки следователя, но, поскольку за ними ничего не увидела, почувствовала облегчение. В очках он был похож на робота и казался совсем не тем наглецом, что пытался обнимать ее в парке.

-- Пока шел концерт, мы с майором, дежурным помощником начальника колонии, прошерстили все тумбочки, матрасы, одеяла в жилкорпусе, все закуточки...

-- И что? -- недовольно повернулся к нему подполковник, большой любитель таких прочесываний.

-- Кое-что нашли...

-- Письмо? -- догадалась Грибанова.

-- По-блатному это, кажется, называется мулявой, -- пофорсил знанием зэковского арго следователь.

-- И что в нем? -- пробасил подполковник, которому совершенно не нравился этот разговор. Он вообще не любил, когда что-то важное или запрещенное находили в колонии без него, а тем более в присутствии майора, его подчиненного, который ему почему-то об этом ничего не доложил.

-- Просьба. Зашифрованная, но просьба, -- и, словно почувствовав, какая угроза нависла над утаившим этот факт майором, добавил: -- В интересах сохранения тайны следствия, знаете ли, я настоятельно попросил майора, вашего подчиненного, -- повернулся он сначала к Грибановой, а потом к подполковнику, -- о письме никому не говорить. Мало ли...

-- Тогда я вас вообще не понимаю, -- еле удержала себя от более резких слов Грибанова. -- Вам известна фамилия убийцы, а вы говорите это таким тоном... таким тоном...

-- Каким?

Хорошо, что очки скрывали насмешку и презрение, жившие в глазах следователя. Раздражение опять начало возвращаться к Грибановой и, увидь она эти глаза, не сдержалась бы и такой скандал закатила, что следователь запомнил бы на всю оставшуюся жизнь.

-- Ну, каким?

-- Безразличным, -- опять еле подобрала слово помягче Грибанова. -Речь идет о живых людях, а не о вещах. Убийцу нужно мгновенно, уже сейчас, сию минуту нейтрализовать. В любой момент она может... может... вновь пойти на убийство этой...

-- Конышевой, -- тихо подсказала Артюхова.

-- Да. Коны...

-- Не успеет, -- оборвал ее следователь. -- Убийца сидит в ДИЗО. Убийца -- Спицына...

-- Не может быть! -- ахнула Артюхова. -- Она нервная, разболтанная девочка. Она может подраться, поскандалить, но убить...

-- В письме анонимный адресат просит ее именно об этом... Судя по тексту, просит крутой авторитет, может, даже вор в законе, -- объяснял следователь Грибановой, хотя отвечать вроде бы должен был бросившей реплику Артюховой.

По дороге сюда в рейсовом автобусе, набитом колхозниками и персоналом колонии, он готовил себя к непростому разговору с Артюховой. Ему хотелось замирения, хотелось продлить их отношения, и дело было не в том азарте охотника, который испытывает мужчина, не сумевший покорить сердце женщины и ищущий любые пути для достижения этого. В толстой, неповоротливой, по-крестьянски пугливой и сверхосторожной Артюховой он уловил то, что вообще никогда не встречал в других знакомых женщинах -- домовитость. Он вдруг остро понял, что, наверное, никогда не будет иметь лучшей жены, чем она, потому что в этой любви он еще и станет для нее чем-то вроде сына, которого она готова облизывать со всех сторон, и для которого она навеки станет рабыней. И ожидание этого сладкой истомой охватило сердце следователя. И он почти наверняка все-таки извинился бы перед ней за наглость и, получив ее прощение и, скорее всего, извинение уже за ее грубость, смог бы наладить отношения, если бы по пути в автобусе какой-то алкаш-колхозник не пристал к нему и не обозвал его тюремным вертухаем.

Следователь сцепился с ним, а никто из ехавших в автобусе колонистов не вступился за него. Все они ехали на службу по гражданке, стыдясь своей формы и своей работы, и, может быть, на его защиту тоже не встали оттого, что не хотели обозначать себя колонистами. Следователь возненавидел их всех, а поскольку Артюхова была одной из них, то и ее. Хотя она в том автобусе не ехала.

И теперь он точно знал, что ни словом никогда с ней не перемолвится.

-- А у меня тоже кое-что есть, -- загадочно проговорил подполковник.

-- По убийству? -- нахмурилась Грибанова, которой очень не нравилось, что все сидящие, кроме, пожалуй, перепуганной Артюховой, знают гораздо больше ее.

Вместо ответа подполковник повернулся с хрустом на стуле к двери и отрывисто кликнул контролера. Рыжеусый младший сержант шагнул в комнату почти мгновенно. Но не сам, а вместе с пухленькой краснощекой девчонкой, которая, словно бы сразу ослепнув от сияния звезд на погонах офицеров, потупила глаза и не поднимала их до самого конца разговора.