– Должно быть, желание проповедовать веру Христа, нести его свет по земле привело вас в такую даль и в такую дичь. Ради другой цели вы, наверное, не оставили бы своей прекрасной родины.

– Проповедовать учение Христа этим дикарям очень трудно. Боюсь, что семя веры Христовой не нашло бы благодатной почвы, не проросло бы в их обросших шерстью сердцах. Они алчут и жаждут. Они алчут добычи и жаждут крови. Не всякий человек достоин учения и веры Христа. И не поехал бы я на край света обращать их, но долг перед своей страной, перед своим отечеством обязал меня. Ты, наверно, догадываешься, что я приехал в этот забытый богом край не только ради духовных дел.

– Догадываюсь, святой отец. Папу волнует то же, что и всех государей Европы. Монголы дошли до Чехии и только от ее границ откатились обратно. Временно откатились или насовсем? А если временно, то надолго ли? Не собираются ли они снова устремиться на Европу и какими силами располагают? Все это не может не интересовать каждого европейского государя и, конечно, папу.

Отец Джованни опустил глаза и с улыбкой ответил:

– Для того чтобы узнать намерения монголов, не нужно забираться к ним в логово. Они трубят на всех перекрестках, что мир уже принадлежит им. Теперь у меня есть письмо Гуюк-хана к папе. Этот варвар пишет главе христиан: "Волею бога весь мир от восхода и до захода принадлежит нам. Все должны добровольно признать себя нашими данниками и отдать нам все лучшее, что у них есть. Папа должен внушить всем государям, чтобы те явились ко мне с изъявлением покорности…"

Дальше идут ругательства и поношения, которых нельзя произносить вслух.

– Неужели монголы и правда завоюют Европу?

– Бог милостив. Наш долг молиться и внушить всем христианам, что они должны соединенными усилиями преградить путь этой страшной желтой волне.

К границам Грузии подошел немногочисленный караван. На родину возвращались те, кто был давно уж оплакан всеми родными, а многими и забыт. Обросший бородой, преждевременно постаревший, запыленный Аваг Мхаргрдзели погонял усталую лошадь. Он хоть и был измучен, но возвращался довольным. Счастье уж одно то, что удалось снова увидеть родную землю. Что теперь все лишения, тревоги пути, оскорбления и унижения, которые довелось испытать! Под ногами грузинская земля, а над головой грузинское небо. К тому же выполнена цель путешествия. Хан пожаловал царице Грузии ярлык на царствование. Авага он признал и утвердил наследником отца, с наследованием титула атабека Грузии, а также должности амирспасалара.

В путь отправлялся длинный караван из верблюдов, мулов и коней. Верблюды и мулы были тяжело гружены имуществом и снедью. Многочисленная свита следовала за Авагом и Торели в дальние, неведомые края.

На обратном пути всех людей можно было пересчитать по пальцам. И не было у этих людей ничего, кроме их душ. Во время странствия растаяли несметные богатства Авага и его пышная свита.

Торели выехал в путь, не оправившись от болезни. В пути ему стало еще хуже, и теперь его везли лежащего на конных носилках.

Отправляясь в столицу монгольского хана, он не надеялся там ничего приобрести. Так и вышло, что ничего не приобрел, кроме болезни и старости. Он отощал, осунулся, сделался ко всему безразличен, не спрашивал уж, как сначала, много ли проехали и далеко ли еще до Грузии. Безучастно смотрел он прямо в синее беспристрастное небо.

Аваг спешил. Он то и дело погонял свою лошадь, подгонял окриками свою поредевшую свиту. Он надеялся, что вид родных мест, воздух Грузии, свежесть ее трав, прохлада ветерка, прилетевшего с отдаленных гор, пение голубой воды по разноцветным камням, зелень тенистых рощ – что все это оживит Торели, вдохнет жизнь в его измученное, больное сердце. Аваг верил в это и потому спешил.

И вот они вступили в Грузию. Люди спешились. Они падали на колени, целовали землю, каждую травинку, каждый камень, наслаждались и не могли насладиться видом родных долин и гор. Дорога проходила через деревни. Торели приободрился и начал смотреть по сторонам. Селения как будто обстроились. На месте пепелищ стояли дома, из труб вились дымки, из-за оград лаяли, прыгая передними лапами на них, злые собаки.

Вдруг раздался истошный женский крик. Около одного дома собралась почти вся деревня. Правда, люди не смели подойти к дому, а смотрели издали, стоя по другую сторону дороги.

Аваг решил поинтересоваться, что тут происходит. Оказывается, монгольские сборщики налогов отнимали у крестьянки корову. Они били корову кнутом, тащили ее за веревку, а женщина в черном, с распущенными волосами, загораживала им путь, цеплялась за рога коровы руками, не отпускала ее.

– Убейте лучше меня и всех моих детей. Все равно они умрут с голоду. Не дам! Последняя кормилица… Не дам! Убейте лучше меня!

Вокруг бегали маленькие ребятишки и ревели во весь голос.

Монголы оттолкнули женщину, она упала, и дети бросились к ней. Монголы повели корову со двора. У ворот они передали ее двум воинам-грузинам, а сами вскочили на лошадей и поскакали вдоль деревни. Корову повели в ту сторону, куда только что ускакали монголы. Аваг загородил им дорогу.

– Вы грузины? – спросил он у растерявшихся и оробевших воинов.

– Грузины.

– Где же ваша грузинская честь? У вдовы отнимают последнюю корову, лишают ее последнего куска. И вам не стыдно!

Воины покраснели, они не смели поднять на Авага глаз. Один наконец невнятно оправдался:

– Стыдно… Но мы воины. Если не послушаемся, нас убьют.

Второй воин вскинул вдруг глаза и сердито ответил:

– Стыдно должно быть тому, кто вовлек нас в это ярмо. Мы невинны. Позор тому, кто отдал нашу страну, нашу Грузию этим нехристям. Открыли ворота крепостей, надели нам на шею ярмо, а теперь спрашивают стыда и совести. Где вы были раньше? Почему вы не спросили у нас, хотим мы или не хотим быть рабами?

– Они и тогда были господами, – осмелел и первый воин, – и теперь разъезжают на конях.

В свою очередь, Аваг опустил глаза в землю. Он не поднял своих глаз даже тогда, когда воины, обойдя его стороной, повели корову. Жители деревни бросились через дорогу на двор пострадавшей, и улица наполнилась причитаниями сострадающих.

Караван к этому времени прошел вперед. Аваг догнал своих спутников и поехал в хвосте каравана. Он ехал, оглушенный увиденным, убитый горем. Торели со своих носилок тоже видел, как грабили бедную женщину. Когда Аваг поравнялся с носилками, Торели сказал:

– Совсем убило меня горе этой вдовы.

– Не говори, Турман. Ударь меня сейчас ножом, не вытечет и капли крови, так я зол. А с какой ненавистью смотрели на нас воины и крестьяне, словно мы повинны в несчастьях всей нашей страны.

– Мы и повинны, Аваг. Никто не виноват, кроме нас. Воин сказал правду. И ты знаешь, что он сказал правду. Иначе ты им ответил бы. Но тебе нечего было отвечать. Словами этих воинов нас обвиняет и настоящее и будущее Грузии. Запомни это, Аваг.

Аваг хотел что-то возразить, но взглянул на Торели и промолчал. Лицо Турмана стало землистым, со лба текли крупные капли пота. На щеках они смешивались со слезами.

Гонец с радостной вестью о возвращении князей всего лишь на полдня опередил караван. Он прискакал в Тбилиси в полдень, а под вечер и Аваг и Торели увидели с холма столицу Грузии.

Оказалось, что царица Русудан, потеряв надежду на возвращение князей, послала в Каракорум своего сына Давида. Не имея от него вестей и тоскуя в разлуке, царица скончалась от горя. О наследнике же и по сей день не поступило ни одной вести. Грузия осталась без царя. Ею правили временщики, возвышенные и поддерживаемые монголами. Турман Торели и дня не захотел оставаться в Тбилиси. Он не захотел даже отдохнуть с дороги. Он попросил тотчас увезти его в родное имение – в Ахалдабу.

Подъезжая к селу, Торели не узнавал окрестностей. Наполовину вырубленные, одичавшие сады стояли без плетней. Виноградники заросли высокой травой. Лозы, оставленные без присмотра и хозяйского ухода, расползались по земле как попало. Полуодичавшая скотина ходила по ним и топтала их.