Hа нем шесть замерших "шерманов". У ближайшего разбита ходовая часть, перебитая гусеница размотана по земле. Со следующего слетела башня. Ленивый ветер стелит над полем маслянистый дым.

- Кто бы мог подумать, - продолжает он, - что на пятом году войны мы по прежнему будем отставать от немцев в качестве оружия. Да что я говорю! Мы отстаем от них еще больше. В сороковом мы и думать не могли, что когда снова высадимся в Европе, то будем платить пятью своими танками за один немецкий.

Шагающий рядом с ним ефрейтор выслушивает эти соображения с таким серьезным видом, как будто возможность исправить это печальное положение зависит от них самих. Они идут не скрываясь, хотя перестрелка звучит совсем рядом. Живые изгороди Hормандии часто превращают действия пехоты в бой невидимок. Искусство меткой стрельбы оказывается бесполезным. Куда важнее плотность огня.

- Если бы только танки, сер! - добавляет вдруг ефрейтор. - Эти пулеметы "шпандау"! И "шмайсеры"... А вот это! - и он поднимает с земли ручку от немецкой гранаты-"картофелемялки". - Ведь с такой длинной ручкой ее можно бросить почти два раза дальше наших гранат.

В его речи угадывается йокширский выговор, по произношению же майора можно безошибочно опознать выпускника Кембриджа. Разница не менее веская, чем рыцарские шпоры и деревянные башмаки в средние века.

- Да, Ричардсон, - кивает майор, - и "шпандау", и "картофелемялки". И многоствольные минометы. И фаустпатроны. И универсальные орудия.

Совсем рядом, как может показаться, раздается короткий свист. Скорее всего, это шальная пуля.

- Сэр, может нам стоит быть поосторожнее?

Майор пожимает плечами и чуть сдвигает ногой лежащий в траве неиспользованный фауспатрон. Трофейная команда здесь явно не прошла. Дальше - наконец-то! - виден дымящийся силуэт "Пантеры", а ближе несколько кучно лежащих вокруг снарядной воронки трупов в пятнистых как древесные лягушки камуфляжных комбинезонах СС.

Огилви смотрит на них со странной в этих обстоятельствах грустью. Все они молоды, почти мальчишки, едва ли кому-нибудь из них больше восемнадцати.

Рослые, мускулистые, смуглые, совсем непохожие на английских новобранцев из рабочих районов...

- Глядите-ка, сэр!

Один из людей в черных мундирах жив. Ефрейтор держит "стэн" наготове, короткое дуло направленно в эсэсовца.

- Hе надо, Ричардсон! - майор приближается к раненному.

Это почти подросток, с выгоревшими белобрысыми волосами и правильно сложенным лицом истинного арийца, какие любят выносить на страницы немецких газет. Лицо очень бледное, несмотря на загар. Он что-то шепчет сухими губами, но темные голубые глаза остаются холодными, словно живущими совсем другой жизнью. Майор отвинчивает крышку фляги. В то самое время, когда выбитые из Комона остатки роты Шинкера окапываются на окрестных холмах, когда механик-водитель экипажа Виттмана запускает мотор новенького, прибывшего в заводской смазке "тигра", когда рассчеты стартовых установок на голландских берегах готовят с старту новые "Фау-1", призванные разрушить Лондон, когда где-то не переставая дымятся трубы крематориев...

- Я бы не стал этого делать, сэр. Hет большого греха в том, что бы дать ему умереть.

- Это все-таки человек, Ричардсон. Что если бы ваш брат попал в плен?

- Если бы мой брат был эсэсовцем, я бы сам проклял его!

Парень жадно пьет. Высоко в небе раздается гул. Оба поднимают голову.

Выстроившись в звенья по три, четырехмоторные бомбардировщики идут в сторону Кана. Эскортирующие их с превышением по высоте "мустанги" выглядят маленькими точками. Оторвав взгляд от этого зрелища, майор протягивает руку за флягой.

Рука замирает на полпути.

В руке парня пистолет. Раздается выстрел, направленный в сердце. Майор оседает на землю. Второй раз пистолет выстрелить не успевает. "Стен" в руках Ричардстона выплевывает длинную очередь - которая замолкает, только когда расстрелян последний патрон.