Я стал по очереди, одного за другим, рассматривать находящихся в комнате людей. И из всех из них наружу проступал страх. Им казалось, что они этого не показывают, что держат свой страх под контролем, в узде, при себе. Но я видел, как они вдруг погружались во что-то плотное и непрозрачное, замыкались там, отгораживались от действительности, и она переставала для них существовать. Потом они снова возвращались, встряхивались и какое-то время присутствовали в общем контексте происходящего праздника - что-то выпивали, что-то съедали, о чем-то переговаривались. Сам я, видимо, тоже то погружался в свой страх, то из него выныривал. И в одно из таких выныриваний на моих коленях обнаружилась кошка. Она лежала, по-змеиному распластав свою мордочку, и смотрела в одну неподвижную точку. Что она там видела, определить было невозможно. Точка, куда смотрела кошка, не содержала в себе ничего. Кроме пустоты. Правда, может быть, ее глаза видели что-либо в пустоте (как видят они в темноте), чего не видели мои глаза и глаза других, таких же как я, людей.

Кошка на коленях обычно всегда меня успокаивает. Сейчас я этого не чувствовал. По-моему, она сама не была спокойной, и от нее исходило какое-то незнакомое, тоскливое, почти осязаемое напряжение. Напряжение это мерно росло, усиливалось, распространялось по пространству квартиры. Оно стояло уже во всех ее углах, скапливалось толстым слоем под потолком, обволакивало присутствующих людей - каждого отдельным коконом и всех, вместе взятых.

Наконец, Марья попробовала это напряжение разрядить. Как все, что она делала - решительно и с плеча.

- Так! - громко сказала она. - Концерт окончен. Всем спасибо.

Постояв и дождавшись, пока все правильно ее поняли, она произнесла:

- А вас попрошу остаться.

"Вас" касалось Сени, меня и еще одного мужика. Которого я раньше не видел. А когда увидел, у меня чуть не вырвалось "нет, это уже перебор, это плохое кино". И от этого плохого кино наяву мне стало еще страшнее.

Не видел я его раньше, потому что он сидел на моей стороне стола, с самого края. И чтобы его разглядеть, нужно было или наклониться самому, или поймать момент, когда наклонится он. А я был занят другим. И другими. Едой, Сеней, Марьей. Короче, он оказался тем мужиком со шрамом, за которым я таскался по городу. Прямо мистика, Эмануэль Сведенборг какой-то. Или мир действительно стал по-настоящему тесен. Так тесен, что это все начали замечать на своей шкуре. И теперь он жмет и натирает мозоли при передвижениях по нему. Хотя, отчего бы не принять повторную встречу с этим меченым мужиком, еще за одно случайное совпадение, а нынешний день - за день сюрпризов. Если бы таких дней набиралось у меня по десятку в году - было бы над чем задуматься. А один на сорок лет - величина малозначимая.

Гости послушно, выстроившись друг другу в затылок, потянулись сквозь коридор к двери и стали за ней скрываться. Марья провожала их с радушием, повторяя "приходите еще, приходите еще, приходите еще". Ей отвечали в движении, не задерживаясь, "до свидания, до свидания, до свидания", но самый последний гость остановился и громко сказал: "Разумеется!". После чего переступил с ноги на ногу, взял руку Марьи в свою, склонился, поцеловал ее тяжелую кисть и добавил к вышесказанному: "Непременно!"

Как только он ушел, Марья приказала:

- Сеня, выварку. Там, в ванной.

Сеня сходил в ванную и вышел оттуда с вываркой наперевес.

- Сюда, - показала Марья, и Сеня поставил выварку у стола. С которого и полетело в нее все съестное. Без разбору. Подряд. Исключение делалось только для напитков. Напитки она не трогала, оставляя их бессмысленно торчать бутылками посреди разрушенного, погибшего стола. А ведь буквально минуту назад он имел праздничный жизнерадостный вид.

Закончив со столом, Марья сказала:

- В кухню.

Сеня с напарником взяли выварку за уши и понесли. В кухне Марья открыла холодильник и догрузила ее до краев и даже с верхом. То, что в выварку не поместилось, она вывернула в полиэтиленовый мешок для мусора.

- Поехали.

Мы вышли на улицу, к уткнувшемуся в палисадник "Трабанту". Кошка снова выразила свое крайнее недовольство моим поведением. Ей не хотелось передвигаться, ей хотелось лежать в спокойном тепле и ждать того, чему предстоит быть и чего никак нельзя миновать.

- Куда это ты собралась? - спросил я, пряча на груди кошку.

- Какая тебе разница? Везут - езжай, бьют - визжи.

- Это юмор? - сказал я.

Разницы мне действительно никакой не было. Сеня с напарником по имени Серега погрузили выварку и мешок в багажник "Трабанта", привязали крышку веревкой, чтобы она не хлопала при езде по выварке и от этого не согнулась, сели на заднее сидение. Я сел впереди, и "Трабант" рванул с места, чуть не встав на дыбы.

- Тебе как, жить не надоело? - спросила у меня Марья.

- У меня это сегодня уже спрашивали, - сказал я.

- А вам? - Марья обернулась к сидящим сзади.

- Нам - нет, - ответили ей сзади.

Сказав "это хорошо", она понеслась дальше не сбавляя скорости и не собираясь делать этого в ближайшем будущем. "Трабант" ревел двигателем, выл подшипниками, шумел шестеренками, но летел, рассекая своим угловатым телом воздух и оставлял в нем длинный разреженный тоннель. Трасса была пустой и темной, если не считать двух метелок света, которые мели асфальт перед сорвавшимся с цепи "Трабантом".

Мы сидели тихо, молча, глядя перед собой. Как гипсовые изваяния. Марья тоже замерла в кресле, побледнев от недостатка освещения и став похожей на старый советский манекен - только пошевеливала руль - вправо, влево, вправо, влево. Так продолжалось недолго. В какой-то момент она привалилась ко мне плечом, и машина, удивленно взвизгнув тормозами, свернула с трассы и потащилась строго перпендикулярно ей по ухабам, рытвинам, впадинам и подъемам.

- Полегче, - сказал Сеня, - не расплескай.

Что он имел в виду - выварку или то, что плескалось у него внутри, было неясно. Да и неважно.

Никогда не думал, что буквально в двух шагах от моего дома местность имеет такой пересеченный и такой заброшенный вид. Сейчас, в темноте, казалось, что мы едем не на паршивом германском автомобильчике прошлых десятилетий, а на каком-нибудь луноходе будущего. Тем более что всевозможных кратеров вокруг да около здесь никак не меньше, чем на Луне, Марсе и других мертвых планетах нашей несчастной солнечной системы. Марьин автомобиль чувствовал себя среди них, как Бог - преодолевал все препятствия, не буксовал, не глох, а честно и упрямо стремился к указанной Марьей цели. А мы, находясь внутри ее автомобиля и не имея возможности выбирать, стремились туда же. То есть цель нам была неизвестна, но мы к ней послушно стремились. И не замечали, что стремимся. Так всегда бывает, когда к цели тебя везут. Или ведут.

Первых собак я увидел в свете левой фары. Эта фара била дальше, чем правая, метров на десять. Собаки бежали нам навстречу, а попав в свет, стали тормозить, приседая на задние лапы. И вот уже свора бежит за нами следом. Сначала только слева от машины, потом и справа. Было похоже, что они нас окружают.

- Куда ты нас завезла? - спросил я. - У меня же кошка за пазухой.

- Кошкой больше, кошкой меньше, - сказала Марья. - Одна кошка погоды не делает.

- Не нравится мне это, - сказал я. - Меня собаки должны не любить. Потому что от меня всегда пахнет кошкой.

- Ты поэтому всегда в тяжелых ботинках?

- Поэтому. На крайний случай.

Марья сказала, что никакого крайнего случая на этот раз не предвидится, так как этим собакам абсолютно безразлично, чем от меня пахнет, а Сеня рассказал, что у них в Петровке есть аморальный ничейный пес, который живет интимной жизнью с кошкой председателя сельсовета. И делает он это без стеснения на глазах у всех и у самого председателя в том числе. Пока Сеня все это рассказывал, мы приехали. На какой-то пустырь. Посреди его стоял дом. А вся земля вокруг дома была покрыта собаками. Они лаяли. Но лаяли не зло. Скорее, они лаяли радостно. Я сидел в машине и смотрел на них. И выходить мне не хотелось. Хотя я очень скоро разглядел, что здесь полно не только собак. Здесь есть и кошки. И их много.