Бездна. Страшная, черная бездна болотной тиной всасывала в себя, обволакивала руки, ноги, тело, мозг. Страшный новый мир, в который он так медленно погружался и, наконец, погрузился там, на даче у человека уже без бородавки, оказался сильнее его. И сильнее Иванова... Иванов? А кто это?
Он еще раз повторил фамилию и вдруг уловил, что от нее не исходит ни зла, ни мерзости, не исходит ничего черного. Фамилия дышала светом, и он, непонятно зачем, вдруг ухватился за нее и начал медленно вытягивать себя из бездны, из зеленого кипящего варева.
Майгатов сел и только тут заметил, что в комнате светло. Сначала он подумал, взглянув на часы, что пролежал совсем немного, а ощущение тьмы не было ощущением ночи. И лишь когда вспомнил, во сколько он пришел к Эдуарду, вдруг понял, что ночь все-таки побывала в комнате, что он лежал недвижим почти сутки. Он вспомнил желание смерти и ему стало стыдно за себя. Майгатов обвел мутным взглядом стены, раскладушки, телевизор с черным брикетом "видака", окна, словно боялся, что они запомнили его слабость, и все-таки встал.
Дернуло занывшее бедро, кольнула бровь, еле пропустило глоток горло, и он опять вспомнил Иванова. Заставил себя пройти на кухню и набрать номер телефона.
- Слушаю вас, - вытек из трубки грустный женский голос.
Наверное, нужно было назвать его по имени, но имени-то он как раз и не знал. Иванов да Иванов. Как тот же Силин. Есть фамилия у человека, а имени нет. И он попросил Иванова, а в ответ услышал странный вопрос:
- Вы - тоже из управления?
- Я?.. Нет, я, скорее, так,.. знакомый...
- Значит, вы ничего не знаете...
- А что нужно знать? - напрягся он.
- Он... утонул.
Холод бездны ледяным языком лизнул сердце.
- Когда?.. Он же...
- Его нашли... вчера по... поздно вечером...
Женщина еле сдерживала себя. Наверное, это все же была жена. Он ощутил себя виноватым перед ней, словно Иванов утонул из-за него. Что говорить, как выразить соболезнование, он не знал, потому что никогда еще не разговаривал с женами погибших знакомых. И он глупо сказал:
- Извините.
И только положив трубку, почувствовал еще большую вину.
Что-то нужно было делать. Он наспех, дважды больно, до крови, порезавшись, побрился, вбросил в горло что-то безвкусное, слабо похожее на еду и, вдруг ощутив себя в куртке и обуви, которые он и не снимал после прихода от Эдуарда, быстро вышел из квартиры. Троллейбус, а потом метро довезли его до станции, у которой стоял дом Иванова. В подземном переходе на все пятьдесят долларов он купил букет из нечетного числа гвоздик, и, как только избавился от этой зеленой бумажки, испытал облегчение, словно все злое, что с ним происходило за эти дни, вызывалось именно этой банкнотой.
На звонок открыла вдова Иванова. Она удивленно смотрела красными воспаленными глазами на незнакомого человека, на чудовищного размера букет.
- Где он? - попытался заглянуть за ее плечо.
- В морге, - ответила она и отвернулась.
- А я... я думал...
- Так положено... В морге госпиталя... Он же офицер... Хоть и бывший...
А он все стоял и держал букет, пока не понял, что не представился.
- Я - Майгатов. Я звонил недавно... Помните?
Она кивнула головой, волосы на которой скрывала черная косынка. Видимо, она была ровесница Иванова, но горе состарило ее. Справа, в дверях, стояла девочка, похожая на мать, и смотрела на Майгатова с таким видом, точно он вот-вот должен был сказать, что весть о гибели оказалась ложной, что их отец жив, что ничего, ну вот абсолютно ничего в их жизни не изменилось. Большие серые глаза умоляли, а он, чувствуя свою беспомощность, уже хотел уйти, но Иванова все-таки попросила:
- Проходите. Вы, кажется, моряк... Какое-то дело в Йемене, да?
- Да! В Йемене! - обрадовался он тому, что можно заговорить хоть о чем-то, далеком от гибели Иванова.
Он прошел вслед за ней в комнату, отдав по пути цветы девочке. Ему очень хотелось, чтобы она ушла, но девочка так и осталась на том же месте.
- Присаживайтесь, - предложила ему Иванова, и он тихо опустился на то же кресло, с которого несколько дней назад вскакивал после ссоры с Ивановым. - Я не хотела, чтобы он этим занимался... Лучше бы продавал что-нибудь. А он: я - чистильщик, я всегда боролся против зла, я больше ничего не могу...
- Скажите, я могу забрать свои бумаги? - ему еще сильнее захотелось уйти. Он сидел и затылком чувствовал просящий взгляд девочки. - Там портрет одного человека, еще кое-что...
Она тихо встала, ушла в другую комнату и вскоре принесла папку.
- Посмотрите. Если я не ошибаюсь, это последнее дело, которое он вел.
- Спасибо, - сказал Майгатов, но папку не открыл. - Может, это... связано не с делом... Может, упал сам... в реку...
- А не все ли равно? - тихо ответила она вопросом и перевела взгляд на окно. - Он никогда меня не слушался. А сколько раз я ему...
Он встал, крепко сжимая в руке папку, которая ему тоже, в сущности, была не нужна. И он бы оставил ее, но в бумагах, скрытых под серой оберткой картона, оставалось что-то такое, что не давало ему возможности насовсем, резко распрощаться с Ивановым. Папка продляла их мимолетное знакомство, и он все-таки оставил ее у себя.
- Я спешу, - взгляд, ощущаемый затылком, заставлял говорить неправду. - Когда... скажите, когда похороны?
- Послезавтра. На третий день - как положено. Приходите... Его друзья уже были у меня. Обещали помощь. Особенно Слава, хотя, насколько я поняла, у него какие-то серьезные неприятности...
Майгатов вспомнил лазерный звукосниматель, но ничего не сказал.
- Приходите... Правда, вы его не увидите...
- Почему? - удивился он.
- Понимаете... видимо, при падении в реку он ударился о что-то бетонное... или железное... У него все лицо... обезображено... Практически не узнать. Его только по документам в нагрудном кармане и опознали... А хоронить будут, мне так сказали,.. сразу в закрытом гробу... Чтоб не ужасать присутствующих...
- Мама! - крикнула девочка и бегом бросилась в другую комнату.
- Может, зря я это говорю, - смутилась она. - Вы все равно приходите...
Она проводила потрясенного новостью о лице Майгатова до двери и там неожиданно спросила:
- Скажите, он вам не должен?
- Мне?.. Ну что вы! - смутился он.
- Знаете, дочь просматривала какие-то книги. Из одной из них выпали деньги. Девять бумажек по сто долларов. Он не мог иметь такие огромные деньги...
- Он их заработал, - вдруг догадался Майгатов.
- Зара... А почему... в книжке?.. И тайком?..
- Почти заработал, - понял он свою оплошность. - Он вел одно дело, посмотрел он на папку в своих руках. - Оставалось совсем немного... Он не хотел отдавать, пока не станет ясно, что деньги отработаны полностью. Это был как бы аванс...
Майгатов додумывал, но, чувствовал, что, скорее всего, был прав, потому что его слова убедили женщину, что деньги - чистые.
- Спасибо вам, - почему-то сказала она на прощание.
Где-то рядом, за дверью, завыла собака. Ее голос отдавал тоской и страхом, словно собака знала больше о погибшем, чем они оба.
- Она часто воет, - успокоила его женщина. - Не выносит одиночества. Характер такой.
А Майгатов стоял и не знал, что ответить. Ему вспомнилась ночь, оледенелое шоссе и уходящий, растворяющийся в черноте Иванов. Он не смог одолеть бездну, и она поглотила его.
7
Варан не любил чужих. "Инженер" - тоже. Он минут десять вел из-за плотно закрытой двери переговоры со странным усатым человеком. Впрочем, странность его заключалась не в усах, а в густом, уже давно исчезнувшем у москвичей, отдыхавших на юге, загаре и в разбитой, нависающей над глазом брови.
После того, что произошло с шефом в Штатах, он стал бояться всего: случайно сработавшей во дворе автомобильной сигнализации, хлопков подъездной двери, гула лифта, лая собак за окном. Он кожей чувствовал, что сезон охоты открыт, но не знал, где прячутся охотники и как они выглядят. Даже к варану в последнее время он ощутил нечто похожее на любовь, поскольку когда-то именно охотники поймали этого серого динозаврика и вывезли из Индонезии, а, значит, в их судьбах намечалось нечто схожее.