В детстве Маша и Сережа каждый год ездили с родителями на море, в Крым. От тех времен осталась у нее раковина: приложишь к уху - шум моря. Много раз при очередной разборке Маша порывалась ее выкинуть - нельзя же захламляться до такой степени, - но это был едва ли не единственный предмет, связанный с отцом. И кроме того, она нашла раковине пристанище - в горшке со знаменитой пальмой.
- Машка, можно поехать на Кипр или в Турцию, плевать, что там было землетрясение, даже хорошо, два раза в одну точку не бьет. Представь: отель на берегу, чистота, кормежка - лень и нега...
Когда отец ушел от них, поездки на юг прекратились и снята была дача две комнаты с террасой в деревне Лунёво на Клязьминском водохранилище, где купание не хуже, чем в Черном море. Рядом был роскошный сосновый бор - песок и хвоя под босыми ногами. Сама дорога в Лунёво была приключением: от Речного вокзала ходили туда "Ракеты" на подводных крыльях, не плывущие, а как бы парящие над водой. Люди катались на "Ракетах" без всякой цели, кроме развлечения, а Маша гордилась тем, что для них это всего-навсего транспорт до "Солнечной поляны" - деревянной пристани с приколоченными для амортизации автомобильными шинами и голубой будочкой с белой вывеской "Касса". Сначала тропинка, потом разделяющий два ряда изб полосатый проселок - по бокам песчаные колеи, а в середине зеленая линейка вытоптанной травы. Их дом третий с краю. Деревня как деревня. Дачников было немного, и они закрепились тут на двадцать лет, до самой маминой смерти. Зимой иногда приезжала в Москву "за продуктой" их хозяйка тетя Тоня. Потом они все тащили неподъемные мешки и авоськи туда, где ждал ее колхозный грузовик. В Лунёво отправлялись все отслужившие свой век вещи, и полдеревни щеголяло в знакомой одежде, сочетая предметы самым немыслимым образом.
- Машка, шорты купим, там все так ходят, а к ужину обязательно длинная юбка. На экскурсию куда-нибудь скатаем, ты же любишь...
Почему-то никогда не удавалось им собрать большую семью. Сначала была замужем Маша, развелась - женился Сережа, родилась Верочка - умерла мама. Известие о мамином раке совпало с прибытием Верочки из роддома. Сережа приехал забирать дочь прямо из больницы, серого цвета: ему, коллеге, врачи все сказали. Верочкиного младенчества Маша и не заметила - ухаживала за мамой. Как у всех: облучение, грецкие орехи за бешеные деньги, черная икра большими банками. Не забыть унижений перед издательской буфетчицей Тамаркой: "Деньги-то деньгами, но уж не знаю, достану ли другой раз. Ой, больно колечко у тебя краси-ивое", - и, пыхтя, пытается натянуть мамин подарок к выпускному вечеру на мясистый мизинец. Потом пошли знахари, чудодейственные настои... А к концу - промедол. Балюня за эти два года и стала старушкой. От нее даже не пытались скрывать диагноз, тем более что понятно все было и самой умирающей.
На поминках Балюня вдруг сказала: "Это еще одна Божья кара: Женюшка, теперь вот Наточка". Маша сидела рядом, гладила по руке: "Ну что ты говоришь, Балюня, за что тебя карать?" - "За неверие. За то, что главной была в нашей "Синей блузе" по антирелигиозной пропаганде. А в пирамидах всегда верхней стояла - легонькая, гибкая, балетом тренированная, и плакаты держала, мол, "прогоним всех попов". И сейчас не верю, а Бог-то, видно, есть..."
- Машенька, так я узнаю, что где когда почем?
- Ну давай-давай, проведи исследование рынка, - отшутилась Маша. Надюшина идея ей нравилась.
С Лунёвом расстались вскоре после маминой смерти. Место вошло в моду, построили современную пристань с большой надписью "Зона отдыха "Солнечная поляна", и стали по субботам-воскресеньям причаливать туда неповоротливые двухпалубные теплоходы, оглушающие бодренькой музыкой, на берегу выросли палатки с теплой газированной водой "Буратино", бутербродами с черствоватым, загнутым по бокам сыром и сосисками, удушающе пахнущими соусом "Южный".
Когда Верочка училась в школе, они обязательно ездили куда-нибудь вместе летом или на зимние каникулы. Да и за границу она впервые в жизни ездила с Верочкой, десять лет назад в гости к подруге, вышедшей замуж за финна. Как только пересекли границу, Маше показалось, что даже лес изменился, стал ровнее и аккуратнее. А на первой же финской станции их поезд (по совершенно непонятной причине именовавшийся "Лев Толстой") делал двадцатиминутную остановку. Все, естественно, вышли на платформу, самые отважные даже двинулись к вокзальному павильону, а кое-кто решительно толкнул дверь кафе, отозвавшуюся звоном колокольчика. Подогреваемая нетерпеливым Верочкиным "ну пошли же", двинулась за смельчаками и Маша. И горько, и стыдно это вспоминать, и радостно, что сейчас все изменилось... Так вот, в этом кафе Верочка, проигнорировав сияющие глазурью и пенящиеся кремом пирожные, как завороженная, остановилась у игральных автоматов. И Маше вдруг стало так унизительно дрожание над этими жалкими, строго по лимиту полученными марками, какими-то ненастоящими деньгами, что она судорожно открыла сумку - как всегда, в нужный момент заела "молния" вытащила купюру и получила в обмен горсть монет. Кто-то показал Верочке, как обращаться с "одноруким бандитом", и за десять минут она утроила сумму. Трудно сказать, кто из них был в этот момент счастливее, наверное - Маша, гордая преодоленным советским комплексом.
...Смех смехом, а в Турцию они с Надюшей поехали. Их отель, не слишком дорогой (таинственные три с половиной звезды), маленький, уютный, набитый пополам соотечественниками и немцами, стоял, как и мечталось, на самом морском берегу. Была жара, но кондиционер работал исправно, и они с удовольствием ныряли с раскаленной улицы в прохладу номера. Странные люди немцы оккупировали бассейн и к кромке берега подходили, казалось, с опаской. Наши вели себя по-разному. Была там колоритная пара из Магнитогорска, о каждом шаге которой было известно всем благодаря визгливо-пронзительному голосу жены: "Вася, блин, плыви сюда, я тебе джакузи заняла!" Впечатлительные немцы слов не понимали, но напор чувствовали и почитали за благо уступить место.
Вкусно было есть пряные салаты, сидя на дощатой террасе над самой водой, не думая о количестве и цене еды - "включено". Нереальная беспечность, свобода от каких-либо обязательств - наверное, это правильный отдых. И только разговоры с Надюшей - любительницей пофилософствовать, пообсасывать свои и чужие жизненные обстоятельства, время от времени возвращали к реальности.
По вечерам, обычно к ужину, выходил хозяин отеля, красивый и необычно высокий для турка, тщательно выбритый, сияющий свежевымытой, отливающей серебром шевелюрой. На правом плече у него восседал ученый большой попугай ара, правда, не говорящий, но периодически нежно щекочущий хозяина за ухом своим по-еврейски загнутым вниз огромным клювом.
Маша старалась все принимать с изумлением и радостью: и этого правоверного джентльмена (официант - белорус из Гомеля, прирабатывавший там уже третий сезон, рассказал, что хозяин теперь хаджи, совершил в прошлом году паломничество в Мекку), и хоть и показную, для туристов преувеличенную, восточную экзотику ночной Антальи, и вызубренный, как у заводной куклы, неизменный танец живота в вечерней "культурной программе".
После непременного ночного купания в почти пустом бассейне она ложилась на чистую, ежедневно меняемую постель и, как в детстве, закрыв глаза, придумывала себе варианты судьбы то по типу "если начать жить с начала", то на будущее. Эта скрываемая ото всех забава иногда заводила ее так далеко, что поутру она чуть не в голос хохотала, вспоминая ночные фантазии.
В другой раз, решила она, поеду в такой отель одна. Но с легендой. Чтобы аккуратно, возбуждая неуемное любопытство пляжных соседок, выдавать по каплям, намеками информацию о себе. Например, свежая безутешная вдова геройски погибшего испытателя чего-нибудь секретного. Или: крупная бизнесвумен инкогнито на отдыхе. Или: физик-атомщик, хватившая большую дозу радиации. Вариантов - тьма. Но это - в другой раз.
А сейчас пора было возвращаться в Москву.