Долю этой заботы чувствовали и мы с Мукининым - врач иногда ухитрялся принести нам котелок "улучшенной", для обслуживающего персонала, баланды.

Плен есть плен, и здесь более чем где-либо приходится относиться к людям с разумной осторожностью. Мы тщательно разузнавали, как ведет себя этот врач.

Все без исключения пленные отзывались о нем хорошо. Человек этот и в плену остался настоящим патриотом и сделал советским людям много добра.

Монотонно, тоскливо тянулись голодные дни в "Гросс-лазарете". Близость леса, теплые дни, слухи об успешных операциях наших войск на фронтах и действиях партизан в немецком тылу - все это возбуждало, заставляло усиленно раздумывать над вопросом - как уйти?

Бывало целые ночи лежишь на нapax и придумываешь различные варианты побега. Потом наступит утро, проверишь ночные мысли и придешь к заключению, что лучше надо думать, и снова: думы, терзания, бессонница. Часто в голову приходила мысль: а что, если прямо и открыто напасть на охрану?

Весь день бывало присматриваешься во дворе лагерь-лазарета к охране, к конвоированию пленных на работы, прикидываешь, как завладеть оружием, как обезоружить конвой.

Из лагеря ежедневно уводили пленных за проволоку копать траншеи для мертвецов. Мы занялись было изучением этого вопроса. Предполагалось попасть в рабочую команду, на месте досконально продумать возможность нападения на конвой и совершить побег.

Однако события развернулись неожиданно. Под вечер всех нас троих вызвали в канцелярию. Я высказал предположение, что учетчик-прихвостень решил лично перезнакомиться с вновь прибывшими, чтоб запомнить наши лица. А поскольку нам знакомство это ни к чему, то лучше сегодня от встречи как-нибудь увильнуть, а завтра перебраться в другой корпус. По различным медицинским показателям больных переводят, врач знакомый есть, может помочь.

Однако товарищи с моим пожеланием не согласились, решив остаться в третьем блоке именно потому, что здесь - знакомый врач.

Подумав, мы договорились побыть пока в разных блоках, разумеется поддерживая связь. На другой день меня с другими одиннадцатью пленными утром увели в шестой блок, Сергей и Владимир остались на старом месте, в третьем.

Когда нашу группу переводили из блока в блок, пленные шли медленно, еле волоча ноги. Мало кто храбрился, стараясь идти нормальным шагом.

Мы уже миновали двор четвертого блока, когда вдруг услышали громкий голос и возмущенные слова одного из пленных. Ни к кому не обращаясь, он ругался:

-- Вот сукины сыны, просто свиньи! Сколько и им рассказывал о своих делах, а немцы-гады смеются. Не верят, что ли? Морят меня голодом, гоняют из блока в блок, как и всех!

Слева шел сопровождавший нас санитар. Он пристально поглядел на говорившего и сказал:

- Подумаешь, какая цаца! А что ты за птица? Почему это тебя должны выделять, нянчиться с тобой?

Изъявлявший недовольство пленный был худой, небольшого роста, средних лет. Он сказал в сердцах:

- Я делал такое, что тебе и во сне не снилось! Жил в станице - сжег амбар с хлебом, а когда стали искать виновных да присматриваться ко мне, я подался в город на тракторный - рабочим. Там стал учиться на токаря, а когда выучился, стал портить сложные станки.

Санитар развел руками и сказал серьезно:

- Ну, по твоим рассказам ты просто - штандарт фюрер!

Я подумал: "Мало к тебе, черту, присматривались". Подымаясь по лестнице, я услышал:

- Как только земля носит таких людей!

В шестом блоке нас разместили на верхнем этаже. Света не было. По вечерам люди долго не спали, сидели на подоконниках, смотрели в лес, своих вспоминали, семью, жену, детей...

Так прошло дня два или три. Вечером, как и всегда, мы сидели на подоконниках. На верхнем этаже блока решеток не было, летом всю ночь окна не закрывались. На дворе темно, на небе ни единой звездочки. Один раненный в грудь навылет, у которого все зажило, жаловался вполголоса, боялся, чтоб его не "выписали" и не отправили в Германию.

Он говорил:

- Пожалуй, угонят... А там шахты, рудники. Вот бы сейчас да затрещали пулеметы с леса! Охрана стала бы прятаться, а мы - в лес.

Только он это смазал, как в соседнем окне раздался страшный крик. И сразу все смолкло. Только слышно было, как что-то тяжелое шмякнулось во дворе.

Высунулись, посмотрели в сторону соседнего окна, никого не видно, все тихо. Ну и у нас молчком-молчком все разошлись.

Утром санитары вытащили труп вредителя в подвал - морг.

Пришел полицай блока и стал выяснять, как это случилось. Ясного ответа на вопрос он не получил. Фельдшер сказал:

- Наверно, сдурел. Не станет нормальный человек прыгать из окна ночью. Кто-то отозвался:

- А может, он и не прыгал, почем звать? Тут заговорили другие:

- Не святой дух спустил его на землю.

Полицай стоял, моргал, моргал своими бычьими глазами, да наконец и испугался. По лицу было видно. Понял главное, что ночью не следует ходить туда, где окна открыты.

В лагере много и с любовью говорили о том, что в славутских лесах, хоть и не очень велики их массивы, славно действуют наши партизаны.

Мне вспомнилось, с какими предосторожностями везли нас сюда гитлеровцы.

Помню, больных вывели во двор житомирского лагеря, раздели догола, обыскали, рубцы одежды прощупали и только после этой нудной процедуры решились приступить к погрузке.

В сумерках второго дня поезд остановился на глухой станции и простоял целую ночь. Несмотря на сильный конвой, автоматы и пулеметы, пустить поезд ночью через лес немцы не решились. Им везде, где только попадалась небольшая рощица, мерещились партизаны. Все мы тоже ждали нападения партизан в пути, но этого, к большому нашему горю, не случилось.

Особенно возросла партизанская слава в 1943 году. Говорили, что партизаны взрывают склады, пускают под откос воинские эшелоны, даже нападают на гарнизоны, полицейские участки и разные немецкие комиссариаты.

В "Гросс-лазарете" пользовалась широкой известностью история о том, как партизаны обвели вокруг пальца немцев и спасли большую группу пленных. Передавался рассказ пленными примерно так.

Был обеденный час. Немецкая администрация лагеря, закончив обход лазарета, ушла на обед. В канцелярии пятого блока оставался только шеф и пленные врачи, которых шеф вызвал для дачи каких-то указаний.

Роздали баланду, больные поели и занялись кто чем. Слабые повалились на нары, а ходячих весеннее теплое солнце потянуло во двор.

К воротам "Гросс-лазарета" подошли два грузовика с немцами. Рядом с шофером в кабине первой машины сидел офицер. Он что-то важно сказал унтеру. Когда машины въехали во двор, унтер с автоматчиками соскочили с машины и направились в канцелярию пятого блока. Машины, сделав разворот, стояли между пятым и шестым блоком, офицер курил, посматривал по сторонам и молчал. Из канцелярии блока выбежал шеф - унтер-офицер санитарной службы - и направился к офицеру в машине. Откозыряв, он стал что-то докладывать, но офицер закричал и, указывая на бумагу, грозно потребовал у шефа выполнить приказ. Во дворе стали хватать первых попавшихся пленных и грузить на машины. Шеф блока шумел и торопил погрузку.

Как выяснилось после, в предписании значилось: "Выделить немедленно в распоряжение офицера 100 человек здоровых пленных, исполнение донести".

Офицер сказал шефу, что некоторую часть пленных он может взять на свои грузовики, за остальными сейчас -подойдут машины. Вторая машина, в кузове которой находилось несколько человек, одетых в крестьянскую одежду, и два или три вооруженных немца, ушла за ворота недогруженной. Здоровых пленных стали выстраивать у пятого блока и ждать остальных грузовых машин.

Пленные стояли долго. Шеф ушел в канцелярию лагеря докладывать, Через некоторое время в лагере поднялась тревога. Вооруженные гитлеровцы забегали по лагерю, стоявших у пятого блока пленных стали разгонять тумаками и прикладами. В лес на больших скоростях прошло четыре или пять машин с вооруженными немцами. Спустя некоторое время из леса в лагерь донесся звук автоматной и пулеметной стрельбы. Позднее в лагере говорили, что это был бой засады партизан с теми гитлеровцами, которые бросились преследовать машины, увозившие пленных в лес.