- А я и забыла, что от него осколки отскакивают! - сострила Вера, решив, что уже можно шутить.

Долго сердиться на нее я действительно не мог.

Федунец проспал остаток ночи в кубрике караула. Позвав его утром завтракать, я был рад знакомству с этим краснофлотцем - так интересно рассказывал он о своей работе в малоземельском порту, о житье-бытье на плацдарме.

Фактически Федунец являлся одним из помощников старморнача, отвечавших за прием малых плавсредств, за организацию их разгрузки. Он со своей командой встречал мотоботы у кромки воды, а при накате - так и в воде, принимая суденышко прямо с гребня волны и помогая приткнуться к берегу. Все это происходило под обстрелом. В апреле, во время немецкого наступления, когда обстрел бывал неистовым, случалось, что бойцы, присланные на разгрузку, не сразу решались выйти из укрытия под скалой. А дорога каждая минута. Чтобы расшевелить непривычных, Федунец и его товарищи становились во весь рост на носах мотоботов и кричали в мегафон: Чего боитесь? Нас же не убивает! А вы разве хуже нас? И помогало - люди выбегали из-под скалы, брались за работу.

В такие минуты эти матросы из швартовой команды, может, и сами верили в свою неуязвимость, в то, что от них, как сказала Вероника, осколки отскакивают.

Могу добавить, что из горнила войны Николай Федунец вышел живым. В шестидесятые годы он работал бригадиром слесарей на Черепетской электростанции под Тулой и иногда подавал оттуда весточку о себе.

А летом сорок третьего, вскоре после той нашей встречи, он все же выбыл на некоторое время из строя. Привожу несколько относящихся к этому строк из одного его письма, за которыми встает во всей своей красоте и силе огневая матросская душа, не поддающаяся, пока она жива, никакому лиху:

... Меня ранило на берегу - грохнулся снаряд между мною и подходившим ботом. Показалось, что падаю в море, а ящики со снарядами валятся на меня. Потом слышу - за ухом что-то свистит. Хватился - бьет фонтанчиком кровь. Зажал, пришел в комендатуру. А крови уже полный рукав, облил весь стол. Когда перевязали, забылся. Однако услышал, как докладывают по телефону старморначу: Ранен смертельно, скончается через двадцать - тридцать минут. Ну, взяло меня зло. Встал и говорю: Врете, не стану я кончаться! И пошел, как пьяный, к выходу. Кто-то меня подхватил на берегу, привел в землянку, и я там заснул. Приходили врачи, а ребята их успокаивали: раз спит, будет жить. Отправляться на Большую землю я отказывался - жаль было расставаться с ребятами...

В Геленджик Федунца все же отправили, но попросили начальника госпиталя не эвакуировать его дальше. И как только сам Федунец счел себя поправившимся, он удрал обратно на Малую землю, в свою команду. Помню, старморнач даже похвастался этим в разговоре со мною, зная, что возвращать дезертира в госпиталь не прикажу.

Старморначем в это время был уже капитан-лейтенант Алексей Соловьев, бывший старпом эсминца, попавший на Малую землю довольно сложными путями. Распорядительный, смелый, близкий к подчиненным, он мог увлечь их за собой в огонь и в воду в самом прямом смысле слова. Морскую службу на Мысхако Соловьев возглавлял до конца - пока существовал изолированный малоземельский плацдарм.

... В июле разгорелись ожесточенные бои под Курском и Белгородом. По тому, как быстро была ликвидирована попытка врага вновь захватить стратегическую инициативу, сразу почувствовалось, какую громадную боевую силу накопила страна к третьему военному лету. Наше наступление ширилось. Победно звучали по радио сводки с длинными перечнями освобожденных населенных пунктов.

Было ясно - созревают благоприятные условия для возобновления наступательных действий и у Черного моря. Мы знали, что Северо-Кавказский фронт к этому готовится.

И не оставалось уже сомнений в том, что для разгрома группировки противника, удерживавшей приморскую часть Кубани, понадобится, наряду с сильными ударами с суши, новый десант.

В конце августа я получил приказ: обеспечить перевозку с Малой земли в Геленджик 255-й бригады морской пехоты и 290-го стрелкового полка, выводившихся в резерв фронта. До того с Мысхако вывозили на Большую землю только раненых. Снятие с плацдарма бригады и полка, замена их другими частями не могли не иметь совершенно особых причин.

Мотоботы и моторные шхуны перевозили войска несколько ночей. В охранение назначались катера, оснащенные катюшами. С воздуха конвои прикрывались летчиками истребительного авиаполка Героя Советского Союза майора М. В. Авдеева. Этот полк был постоянным нашим щитом - вместе с зенитчиками он отражал вражеские налеты на Геленджик.

Выгрузившись на геленджикские причалы, бойцы тянулись к выступавшим из темноты пышным ветвям деревьев. Стоял знойный кавказский август, но они давно не видели зелени - на выжженной орудийным огнем и бомбежками Малой земле ее не было.

Все, однако, понимали, что оттуда их вернули не для отдыха. Да и кто тогда о нем думал! Москва салютовала освободителям Харькова, советские войска гнали гитлеровцев из Донбасса. От таких вестей росло общее нетерпение: скорей бы наступать и нам!

Корабли штурмуют порт

Засекреченный штаб

Мне неизвестно, как зарождался замысел и выбирался наиболее выгодный вариант крупного морского десанта, оказавшегося необходимым на Кавказе осенью 1943 года. Знаю, однако, что не только в штабе флота, но и в вышестоящих штабах думали о нем еще весной.

Впервые заговорил со мной на эту тему вице-адмирал Л. А. Владимирский, только что вступивший тогда в командование Черноморским флотом:

- Как посмотришь, Георгий Никитич, если назначить тебя командиром высадки нового десанта, ну, например... в Южной Озерейке?

- В Озерейке? - невольно переспросил я, будучи несколько озадачен. - Есть ли смысл высаживаться опять там?

Командующий переглянулся с присутствовавшим при этом членом Военного совета флота контр-адмиралом Н. М. Кулаковым. Разговор они перевели на другую тему. Я почувствовал, что высадка в районе Южной Озерейки вряд ли имеется в виду, а назвать действительное ее место Владимирский пока не может. Но он, как делал в подобных случаях и Октябрьский, дает понять: к десанту надо быть готовыми, и без Новороссийской базы дело не обойдется...