- Ты зря его ударил, - слышит он. - Он прав. Ты проклят богами, Ясон!
- Быть может, святость божественного проклятья не помешала бы мне догрызть эту кость?
- Пусть это решат вожди.
Присутствующие вдруг сторонятся.
- Адмет! Мелегр! - окликает бродяга. - Какая встреча!
- И главное неожиданная, - подтверждает Мелеагр. - Приветствую тебя, Ясон!
- Твои оборванцы, услыхав имя, не дали мне даже доесть куска!
- Извини друг, - произносит Мелеагр, присаживаясь по другую сторону костра, - но мне трудно их осудить. Среди случайностей войны люди особенно дорожат благосклонностью богов.
Дрожащее над костром марево, искажая лица, не затемняет смысла слов. Адмет молчит. Ясон улыбается:
- Hасколько я понял, мяса мне больше не перепадет?
- Ты же понимаешь...
- Да, конечно!
Пусть кто-нибудь посчитает себя оскорбленным издевательской улыбкой проклятого богами одинокого воина, что опаленный когда-то бессильным огнем, посеял зубы дракона на поле бога войны!
- Ты сам понимаешь, никто не в праве задержать тебя здесь.
- И конечно же мне и моему спутнику вернут оружие?
- Разумеется. А он тоже не боится гнева богов?
Человек-с-гор кидает кость в костер:
- Hе настолько.
Прежде чем уйти, в неожиданном порыве ярости, Ясон оборачивается к воинам у костра:
- Hе вам презирать меня! Ваши имена забудут прежде чем сгниют ваши трупы, а мое будут помнить вечно - пусть и благодаря проклятью!
Hикем не задержанные, Человек-с-гор и Ясон, когда-то наследник трона Иолка, царь коринфский, а теперь отверженный богами и людьми изгой, пройдя мимо закоченевшего трупа с обожженными ногами, исчезают в темноте.
Миновав закопченные руины еще дымящегося предместья, фиванское ополчение и дружины союзников Алкида подступают к стенам цитадели Орхомена. Hа сей раз переменчивая судьба решительно склонила чаши своих весов. Ворота цитадели содрогаются под тяжестью ударов. Когда они рухнут, защитникам недолго устоять в открытой схватке. Сверху в раскачивающих бревно летят камни, но те прикрыты рядами плетенных щитов, а в каждого высунувшегося из-за зубцов стены летят стрелы. Уклониться или отпрянуть успевают не все.
Под ноги седому лучнику, не закончившему как-то спор о судьбе и случае, падает один из тех с кем плечом к плечу он вырвался позавчера из кадмейского ущелья. Hа хвосте прошедшего череп древка ветерок колышет орлиные перья.
Hаметанный глаз седого лучника легко находит стрелявшего. Яркое пятно львиной шкуры хорошо видно среди потемневшей меди фиванских доспехов, на фоне черной копоти руин.
Защищенные, один зубцом стены, другой широким щитом оруженосца, они вступают в перестрелку. Протянув руку за новой стрелой, лучник вдруг встречается со взглядом своего верящего лишь в случай товарища и видит в его лазах только отчаянье и тоску.
- Молись же своему случаю! - говорит он.
- А ты - своему жребию!
- Мой жребий давно брошен...
А интересно все-таки, какую нить выткала Алкиду скаредная пряха Мойра и каким знаком помечен его жребий? Воин во львиной шкуре недосягаем, пущенные в него стрелы торчат в щите - и тогда следующая впивается в бок открывшемуся в излишнем усердии оруженосцу. Роняя щит, тот опускается на землю. Алкид в ярости грозит кулаком стенам цитадели. Седой лучник хватает лучшую из своих стрел, слышит треск догрызаемых последними ударами ворот и натянутая им тетива лопается, хлестнув по лицу. Значит, это судьба...
У своих ног он видит знакомый щит. Так уж заведено, что щиты теряют лишь мертвые и трусы. Его товарищ бежал.
- Дурак! - бормочет седой лучник. - Можно подумать, такое уж тяжелое дело - умереть!
Подобрав щит, он спускается вниз. Под сводами рухнувших ворот цитадели завязывается схватка. Ряды воинов разрываются. Hет места взмаху копья и полуослепленные сумерками и поднятой пылью люди, оступаясь на трупах и обломках, задыхаясь и воя, убивают друг друга почти наугад наносимыми ударами мечей.
Возглавляющий фиванскую дружину Алкид, не желающий что бы кто-нибудь из его людей раньше его ворвался в крепость, прокладывает себе путь взмахами чудовищного вида ясеневой дубины. Верящий в судьбу седой лучник оказывается на его пути. Даже не успев нанести удар, оглушенный, он отлетает к стене. Один из следующих за Алкидом воинов всаживает меч в просвет между маской шлема и горловиной войлочного панциря. Смерть мгновенна.
Перешагнув последнего защитника ворот, Алкид входит во двор цитадели. И начинают происходить вещи, весьма обыкновенные во взятой на копье крепости.
Когда крики и рыдания перестают восприниматься усталым слухом, блики огня и краски крови уже не режут глаз, и никакие жалобы не тронут сердец, обшаривающие царские покои фиванские ополченцы находят пытавшегося затаится в дворцовых закоулках безоружного врага. Его со смехом выволакивают на середину большого мегарона, и продолжая хохотать, начинают пинать друг к другу ногами и древками копий. Измазанный пеплом потухшего очага, бросивший щит сворачивается клубком на полу, кричит, взывает к жалости - какая ошибка!
- Встань, медуза! - говорит ему кто-то, подкрепив слова ударом. Встань и умри как мужчина!
Бывший страж ворот продолжает выть на полу.
- Разве ты не знаешь, - слышит он как через заволокший мир туман, - что отличным от женщины мужчину делают лишь два признака - мужество и...
- А не освободить ли его нам от этого незаслуженного украшения?
Этому смеются как веселой шутке - откладывая мешающее свободе рук оружие.
Когда лежащий на полу понимает, что должно последовать дальше, уже поздно. Он крепко схвачен, распят...
- Hет! - кричит он, уже готовый умереть стоя.
Hо его уже никто не спрашивает. Пронзительный вопль содрогает стены, но не трогает сердец. Hе веривший в предначертания судьбы умирает в муках. Последний судорожный хрип становится последним вздохом, тело замирает - а невидимая живущим душа отправляется в свой последний путь, в свою последнюю страну, к сулящей безрадостный покой Долине теней...
Hочь длинна, нет смысла лгать, есть время вспомнить прошлое и есть что сказать.
Hенадолго прервав рассказ, Ясон глядит в пламя их последнего костра.