Петруть возразил, что надо всего лишь смешать водку с шампанским в пропорции один к одному, и эффект будет тот же. Если, конечно, лить водку в шампанское, а не наоборот.

Жена Петрутя Нюся тоже возразила - в том смысле, что водка с шампанским - это не новость, что их смешивали еще древние греки с древними римлянами, и что это старо, как мир, и проверено временем, но дорого, а Петруть скорчил ей оскорбительное выражение лица и отвернулся.

И ни к чему не пришли Дудко, Петруть, Макашутин и жена предпоследнего. Ни к чему конкретному. Зря просидели всю ночь напролет до шести часов пятнадцати минут включительно. И когда они вышли от Макашутина на утренние улицы города, женщины в летах уже молча продавали газеты и предлагали жаждущим подать кофе в постель. Веселенький жизнерадостный дядька желал всем встречным всего наилучшего: здоровья и работы. Черный кот бандитского вида бил рыжую кошку. Вместо того, чтобы ее любить.

- Надо что-то делать, - сказал Дудко.

- Надо, - сказал Петруть.

А его будущая жена сказала:

- Да.

И они разошлись. В разные стороны. По своим домам и жилищам.

Чем занялся, придя домой, Дудко - практически неизвестно. А жена Петрутя сразу поставила на газ чайник.

Петруть подошел и заглянул в него. Чайник был полон. До самых краев.

- Зачем ты ставишь на газ переполненный чайник? - спросил Петруть, как спрашивал каждый вечер.

- Не знаю, - ответила его жена, как отвечала всегда.

x x x

II.

ЛЮБОВЬ

Алина и Печенкин гуляли, дыша после акта взаимной любви полной грудью. В воздухе глупо пахло снегом и огурцами. Печенкин чувствовал себя счастливым и легким, как дирижабль. Изо всех сил он старался держать свой организм в равновесии. Но организм не держался. Возможно, потому, что Печенкину было хорошо и вспоминалось приятное. Из недавнего прошлого. Из того, что произошло час или полтора назад. Например, он вспоминал, как стоя под душем, поймал на лету моль. Сжал ладонь и бросил тело насекомого в воду. И оно долго плавало, расставив все крылья и ноги, плавало по поверхности и никак не попадало в сливное отверстие. И то, что было перед принятием душа, он тоже вспоминал. Местами. Естественно, наиболее приятными.

- Снег в начале зимы и года выглядит неубедительно, - сказала во время этих воспоминаний Алина, и Печенкину стало еще лучше и еще приятнее. В смысле, на душе. И он ответил:

- Глупо грешить, не понимая, что грешишь. Потому что если понимаешь грех гораздо слаже. Очень просто. Грешить нельзя? Нельзя. Запрещено? Запрещено. А запретный плод сладок и нежен на вкус.

Такие разговоры Алина и Печенкин вели постоянно и беспрерывно. Поскольку они не просто любили друг друга, они жили интеллектуальной половой жизнью. Именно поэтому Печенкин говорил:

- Любовь крепка, и танки наши быстры! - он мог позволить себе так шутить.

Прошли мимо магазина "Обувь на Ленина". Не в смысле, на Владимира Ильича обувь в продаже, а в смысле, магазин на улице Ленина расположен. Кроме Алины и Печенкина, на этой улице не было почти никого живого. Только шли впереди красивые длинноногие девочки и увлеченно говорили ни о чем, а ради поддержания светской беседы.

Проплыла мимо реклама коктейль-холла "Сэр Гринвич": "Испытай потрясающий оргазм от вкуса всемирно известных коктейлей!" Алина посмотрела на Печенкина, Печенкин - на Алину, и они стали смеяться, как сумасшедшие дети.

Тетка на паперти храма Дружбы Народов и Всех Святых продавала зимнюю зелень: лук, петрушку и подснежники. А также японский фильтр для очистки святой воды. Толстый пудель самозабвенно метил внутренней влагой деревья и кустарники, госучреждения и скамейки. За ним исподволь наблюдала бездомная болонка. И видно было, как она ему завидует.

- Хорошо, что у нас есть любовь, - сказала Алина, глядя на толстого пуделя.

- Любовь - это страшная сила, - сказал Печенкин. - Особенно пока она есть.

Хотя сегодня им было все-таки не совсем, не окончательно хорошо. Когда они уже любили друг друга, этажом ниже стали кричать "ой, люди, помогите" и "ой помогите, умирает Митя". Эти две фразы повторялись одна за другой. Монотонно и бесконечно, по кругу. И конечно, это их отвлекало от объятий и от сути любви как таковой. Тем более что крики не прекращались долго, а звукоизоляция в доме отсутствует. И им было слышно все. И как старуха требовала ломать дверь, и как какие-то люди, видимо, соседи, совещались на площадке, и как притащили откуда-то звонкую лестницу из металла, и как лезли по ней на лоджию второго этажа. Да вообще все они слышали - все подробности и даже все мелкие детали.

Понятно, разговоры о том, что "она лежачая", а теперь и "он будет лежачим без сознания", не стимулировали и мешали любви. Приезд "скорой помощи" тоже ей не помогал. Но Печенкин с Алиной не очень на это сетовали и с помехами мирились. Они прилагали все свои силы, в том числе и силу своего чувства, чтобы смести со своего пути помехи и преграды. И сметали их как могли и как умели.

Сейчас, гуляя, про лежачую, кричащую "помогите" старуху они не вспоминали. Ни Печенкин не вспоминал, ни Алина. Один раз только вспомнили. Вместе, но каждый сам по себе, независимо. И вспомнили они, как кто-то, пытаясь ее унять, четко сказал: "Спасти можно тонущего! А умирающего на девяностом году жизни - спасти нельзя. Потому что от смерти спасти нельзя!".

- Как хорошо, что у нас есть отдельная квартира для любви, - сказала Алина Печенкину.

- Несмотря ни на что! - сказал Печенкин, и они ощутили счастье, переходящее в истерику.

- Зайдем куда-нибудь, - сказал от счастья Печенкин.

- Зайдем, - сказала Алина.

Они зашли в кафе "У Кафки". Сели за столик в углу. Подошла официантка. Лицо - как у "Девушки с веслом". На огромной круглой груди огромный круглый значок с надписью "Хочешь? Спроси у меня - как!". "Да, - подумал Печенкин, у нее есть чем стать на защиту нашей родины". Подумал и сказал:

- Кофе. Два! - официантка взглянула на сидящего Печенкина сверху, через грудь. - Двойных, - сказал Печенкин.

Официантка ушла, а Алина сказала:

- Аппетит у меня что-то ухудшился. Борщ ем, только когда голодная. А так - нет.

Потом они долго и не торопясь пили кофе. Наблюдали, как он остывал, и ни о чем не говорили. Хотя и думали. "Бессмысленное времяпрепровождение, думали они, - бывает иногда настолько приятным, что обретает глубокий смысл и, значит, становится полезным".

После кофе в кафе они снова гуляли. По стылой холодной слякоти. Чавкающими осторожными шагами. Ведь под слякотью - лед и скользко. Можно упасть на спину, удариться головой и умереть.

- Как ты думаешь, - спросила Алина, - что будут делать лежачие старик со старухой?

- Лечиться, лечиться и лечиться, - ответил Алине Печенкин. - Как завещал великий Гиппократ. Или, возможно, это завещал Эскулап. Что в принципе одно и то же.

- Не завещали они ничего такого, - сказала Алина. - Это я заявляю как фельдшер.

- А кто завещал? - сказал Печенкин.

- Не знаю, - сказала Алина.

- Но кто-то же завещал, - сказал Печенкин. - Не мог не завещать.

Они обняли друг друга и поцеловали. И постояли, слившись в едином порыве и в общем французском поцелуе. После поцелуя он пошел к себе, а она к себе. Разошлись они то есть по жилищам в соответствии с пропиской и постоянным местом жительства их семей и их самих. И даже успели к ужину. Алина успела ужин приготовить и подать мужу своему Петру Исидоровичу, совместно с ним нажитым детям Саше и Наташе, а также матери мужа Анне Васильевне Костюченко.

Когда они уже сидели за столом, в дверь дико позвонили. Пришел сосед. Он все время забывает или теряет ключ от собственной квартиры, приходит и говорит: "Можно пройти?" Обычно он бывает глубоко нетрезв. Лет ему около шестидесяти. Алина волнуется:

- Вы упадете.

- Та не, - говорит сосед. - Я, как мартышка, перескочу.

И перескакивает с балкона на балкон.