- Простите, я, кажется, уснул, - соврал я и громко сглотнул накопившуюся во рту сладость.

- Уснул, - не без зависти, как мне показалось, повторил сосед. Уснуть, когда жизнь, можно сказать, на волоске. Да у вас железные нервы!

- Отчего же на волоске, - как можно спокойнее возразил я.

Мой сосед с победным видом, не говоря ни слова, ткнул в обшивку чуть повыше иллюминатора. Я присмотрелся. По бугристой поверхности, вверх наискосок, тянулась извилистая линия длиной сантиметров тридцать. Впрочем, вверху она исчезала под стыком багажника, и неизвестно, на сколько продолжалась там. Была ли это трещина или просто глубокая царапина? Не ясно. Чтобы выяснить это, необходимо было проверить ее каким-нибудь острым предметом, например, сковырнуть ногтем. Но это было бы уже слишком. Уж очень мне не хотелось показывать соседу, будто все его страшные подозрения возымели на меня хоть малое действие. Да и просто было бы смешно перед остальными пассажирами. Я напряг до предела зрительную память, пытаясь установить, была ли трещина до взлета, но с достоверностью ничего не вспомнил. Наверняка была, просто не нужно было, вот и не обратил внимания. Так если ко всему приглядываться да прислушиваться!.. Я прислушался и тут же обнаружил странное подвывание на фоне монотонного турбореактивного гула. Стоп, назад.

- Царапина древняя, - равнодушным голосом пояснил я, - наверняка кто-нибудь до нас зонтиком случайно задел...

- Зонтиком, - возмутился черный человек. - Да я тут все обнюхал, целехонька была.

- Значит, не заметили, - отрезал я, а сам подумал: это же надо было заранее прийти специально обследовать самолет. А действительно, как это он успел меня опередить? Ведь его точно не было ни на регистрации, ни тем более на контроле. Откуда он вообще свалился на мою голову? А может быть, он специально здесь? Да, да, специально меня пугает. И костюм черный нарочно надел, и место мое занял, и бороду черную приклеил... Я бодренько самоиронизировал, но действовало плохо. С другой стороны, если он просто пуглив и настолько мнителен, что сводит случайные факты, и даже не факты, а так, подозрения, в основание главной гипотезы о ненадежности самолета, то вряд ли можно о всех подозрениях делиться с окружающими. Это ж сколько надо иметь мужества, чтобы лететь на обреченном самолете! Правда, не кричит он на весь самолет, разве что разок сказал погромче, а так все для меня одного, все для спокойного человека, с которым легче преодолевать трудности.

Тем временем самолет, трепыхаясь и болтаясь, пробивал толстый облачный слой. Леденец мой истаял, и уже начало пронзительно давить на уши. Я судорожно достал следующий и заодно предложил соседу.

- Спасибо, не люблю сладкое, - отказался черный человек.

- Я тоже не очень, но для ушей полезно, - оправдывался я.

- У меня прекрасная носоглотка, - он достал носовой платок и громко, со свистом высморкался. Кое-кто оглянулся, даже соседка спереди посмотрела на меня с отвращением. Я улыбнулся и пожал плечами. Она же отвернулась, шепнула что-то на ухо соседу, и они весело рассмеялись. Тут тряхнуло по-настоящему. Казалось, могучий гигант снаружи схватился ручищами за крылья и принялся вытряхивать душу из самолетного объема. Ударил колокол, с малиновым звоном посыпались осколки, справа по диагонали хлопнула крышка багажника и вниз полетели незакрепленные предметы.

- Щас как хряснет пополам, - нудел над ухом сосед.

- Значит, судьба, - процедил я сквозь зубы и, не закрывая глаз, опять увидел летящую трубу. Все ясно. Труба - чепуха, образ, но почему же она так сложно устроена? Для чего к ней приделаны эти липкие провода? Да и не провода, а такие прозрачные трубки, по которым струится жидкое вещество. Зачем, кто свел их воедино, как ему удалось так плотно упаковать нас в цилиндрическое пространство? Я потрогал розовый отросток соседки, он был теплый и слегка пульсировал.

- Судьба, говорите, - черный человек тоже потрогал розовый отросток. - Да, похоже. Наши судьбы протянуты из прошлого и сведены воедино здесь в салоне. И когда самолет хряснет пополам, в одно мгновение оборвется связь.

Вот как - прошлое и будущее связаны, напрямик, механически. Появилась бортпроводница, опутанная с ног до головы сиреневым удавом. Когда она подняла выпавшие вещи и попыталась закинуть их на верхнюю полку, я заметил, что удав впился ей под грудь, в то самое место, откуда она не могла достать звуковой сигнал.

- А не кажется ли вам, что фатум и авиакатастрофа несовместимы? - я решил отвлечь соседа умным разговором.

- Как это несовместимы? - он взглянул на меня с нескрываемым любопытством, но тут же перевел взгляд на бортпроводницу.

Останавливаться было нельзя, и я перешел в наступление:

- Посудите сами. Допустим, наш авиалайнер, - я специально перешел на высокий стиль, - потерпит крушение. - Черный человек хмыкнул со знанием дела. - Нет, обратите внимание, я лишь теоретически допускаю такую возможность. Итак, огромный серебристый лайнер разламывается как хлебный батон пополам и гибнут все пассажиры. - Господи, что я несу, пронеслось в голове. - Итак, что же означает гибель ста пятидесяти пассажиров с точки зрения фатума?

- Что? - не выдержал сосед.

- С точки зрения полной предопределенности судьбы это означает, что каждому из сидящих вокруг нас пассажиров на роду было написано погибнуть в авиакатастрофе.

- Правильно, - обрадовался черный человек.

- То есть у вас, у меня, и у той хорошенькой девушки с точеным профилем, - да бросьте вы этот шланг, - я шлепнул его по руке и неторопливо продолжал, - и у ее соседа, крутого затылка, и у стюардессы, и у всех наших попутчиков на руке нарисовано одно и то же: неудачный полет хмурым осенним утром. А теперь представьте, какова вероятность случайной встречи ста пятидесяти человек с одинаковой судьбой.

- Какова?

- Вероятность практически равна нулю.

- Значит, судьба. - Негодяй оказался сообразительным. Я отмерил его ненавидящим взглядом, с каким-то даже злорадством отметил толстый черный шланг, высунувшийся из-под черного пиджака соседа, и уточнил:

- Судьба судеб!

В тот же миг все пропало. Я моргал, тер глаза, но ничего не видел. Исчезло все, исчез сосед, исчез самолет, исчезла даже труба, нашпигованная траекториями человеческих судеб. Я испугался настолько, что перестал скрывать это. Да и от кого скрывать, все пропало, сошло на нет. Господи, за что? Я просто летел в командировку, по делу, по обязанности. Откуда все это наваждение, эта проклятая труба, эти приторные связи между прошлым и черт его знает чем... А теперь сплошная темень. А вдруг этот негодяй оказался прав, и мы-таки разбились, и теперь уже все кончено? Я присмотрелся. Кажется, стало светлеть. Во всяком случае, я почувствовал вокруг себя покатые круглые стены и понял, что нахожусь в длинном туннеле. Подозрение вскоре подтвердилось слабым мерцающим светом прямо по курсу. Да, я продолжал лететь, наверное, по инерции. Хотя, если я всего лишь моя душа, то при чем здесь инерция? На всякий случай пошарил вокруг себя в поисках связующих с прошлым приспособлений и обнаружил лишь аккуратно срезанный отросток. Все ясно: в плотном облаке мы столкнулись с встречным самолетом, мгновенная безболезненная смерть, и теперь наши души летят сами по себе в светлое благоустроенное место. Бледное мерцающее пятно по курсу быстро росло и вскоре превратилось в сверкающий до боли в глазах, освещенный прямыми солнечными лучами иллюминатор.

Мы прорвались, мы взлетели. Сияло утреннее солнце, тихо сопели движки, мы улетали подальше от слякоти и страха. Погасло, растворилось в летнем свете желтоватое напоминание. Мой черный человек, удивленно крутил головой, как будто не веря своим глазам. Я же благородно отмалчивался, наивно полагая, что теперь, здесь, по эту сторону облачного слоя, в почти безвоздушном пространстве он успокоится, а быть может, уснет. Но где там. Едва я попытался зажечь сигарету, как началось сызнова:

- Все-таки четыре двигателя надежнее, чем три. Если один откажет, не дотянем.