3

Матрос Ваня Абунин нес вахту на своем штатном месте - на сигнальном мостике. Положенные одна на другую деревянные рыбины*, на которых он стоял, делали его выше и, как ему казалось, старше и солиднее. Во всяком случае, он даже сам не понял, зачем он прикрикнул на салажонка, который драил палубу вокруг реактивных бомбометных установок тяжеленной шваброй-русалкой. Салажонок, впрочем, почти не отреагировал, если не считать небрежного взгляда снизу вверх, но уже одно то, что его голос стал иметь хоть какое-то значение на этом корабле, наполнило душу сладкой истомой.

В школе, в родном захолустном пензенском городишке с грустным названием Беднодемьяновск, на него никто и никогда не обращал внимания. Учителя словно ждали, когда же он окончательно вырастет, чтобы спросить с него по полной форме. В авторемонтных мастерских, куда он пошел слесарем, Абунина жалели и давали самую ерундовую работу типа сверления дырок в эбонитовых тормозных колодках. Даже за водкой его не посылали. То ли из-за маленького роста, когда любая продавщица могла его прогнать как ребенка, то ли из-за того, что и без него хватало любителей сгонять за "белой". На тральщике, сразу после призыва на флот, ему сунули в руки гигантскую швабру-русалку - эдакую палку с привязанным на конце пуком из сотни веревок, которые после окунания в ведро с водой становились

------

*Рыбина - деревянный щит из реек, укладываемый на дно шлюпок,

иногда - сигнальных мостиков.

тяжелее стокилограммовой штанги - и сразу о нем забыли. Абунин

понял это как намек на приказ и с той поры только и делал, что с

утра до вечера драил деревянную палубу тральщика, который,

казалось, навеки был пришвартован уже почерневшим от времени

канатом к такому же черному старому кнехту на причале. Перевод на

"Альбатрос" да еще к тому же уходящий куда-то в Индийский океан он

воспринял как первое в своей жизни серьезное событие и потому весь

поход ощущал себя туристом, попавшим в увлекательный круиз, нет,

даже не в круиз, а в бесконечный многосерийный фильм типа тех

мексиканских, что неотрывно смотрел весь Беднодемьяновск, и в этом

фильме участвовал не статистом, а актером, которому поручили

сыграть интересную, захватывающую роль. Ему повезло в свое время

еще на тральщике, где единственный настоящий "годок"

готовящийся к увольнению в запас старшина первой статьи, хмурый,

плосколицый бурят - целыми днями был занят вытачиванием стальных

платформ под значки, на погоны и на "дэмэбовский" журнал и не

желал тратить драгоценное время на какого-то салажонка. А здесь,

на "Альбатросе", со своим уже "отбуханным" годом службы он сам

считался почти "годком", а, если точнее по градации, то

"подгодочком" и дедовщины или, по-флотски говоря, годковщины мог

не бояться. А если от этого избавился, то служить можно хоть сто

лет...

Вторые сутки пропахивали они сектор за сектором море, - строго по указанию из Москвы, - но ничего не могли обнаружить: ни плывущего Майгатова, ни трупа, ни хоть какой-то тряпицы с его одежды. Попадающийся на волне мусор - стоило его только зацепить багром - заставлял сразу же швырнуть его обратно. Встреченные по пути суда на запрос отвечали однообразно: нет, ничего не видели. Вот был человек и исчез, бесследно растворился в жарком синем воздухе.

Майгатов сразу понравился Абунину. Не только внешне - крепкий, высокий, с усищами, о которых Абунин тайно мечтал, но которые никогда не могли появиться на его верхней, тронутой легким белесым пухом губе - но и тем, что не входил ни в одну из самых распространенных категорий флотских офицеров: он не был ни "волевиком" - эдаким человеком-глоткой, - ни "балластом" - абсолютно охладевшим к службе и тянущим ее лишь как бурлак лямку, до ближайшей пенсии. Майгатов был нормальным человеком, и, когда все моряки узнали о его желании уйти с флота, то зауважали его еще сильнее. Ведь уходили до него десятками, а в последние год-два так вообще косяком потянулись на гражданку лейтенанты и старлеи, кап-леи и кап-три, но те в большинстве своем сбегали в банки и СП, на биржи, а то и вообще за "бугор", а Майгатов уходил в никуда, уходил в знак протеста от того, что сделали с флотом, который таял, как масло на солнце, и уже, собственно говоря, и флотом-то вряд ли мог считаться. Флот должен плавать, а не стоять на мертвом якоре у заплесневелых от водорослей причалов.

А салажонок махал и махал шваброй, стараясь при каждом броске "русалки" вперед оставить голову в тени, отбрасываемой ходовой рубкой. В далеком мареве размытыми цветными пятнами перемещались суда. Одни - на север, к Суэцу, вторые - на юг, к Баб-эль-Мандебу. А вон справа - нечто бесплотное, как клочок снега на синем льду. Только лед уж очень горячий...

- Справа тридцать - цель! - доложил в ходовую. - Идет на нас.

На крыле мостика показалась рыжая шевелюра Анфимова.

- Вижу. Никак, те же?

- Так точно, товарищ командир! - весело выпалил Абунин. Во вскинутых к глазам окулярах бинокля крупно вспухала, шла навстречу "Альбатросу" белоснежная итальянская яхта. - Они самые.

- За стаканами, небось, прутся! - гаркнул из рубки Бурыга. - Придется тебе, Анфимыч, отдать им весь запас из кают-компании. Только мой стакан не трогай. Я из алюминиевых кружек давно отвык пить.

- Шляются, заразы! - раздраженно мотнул головой Анфимов. - Некуда им, что ли, свои миллионы тратить? Лучше б голодным неграм отдали. Обязательно надо с шлюхами по морю кататься!

- Не-е, Анфимыч! Не понимаешь ты того кайфа. Такую девочку да на яхте, да на открытом воздушке... Ты как думаешь: она снова голая будет или это они для первого раза пофорсили?

- Кап-питалисты! Ненавижу!

- Ну чего: спорим?

- Что?

- Я говорю: давай спорить. Мое мнение: она снова голая будет. А ты как?

- Я пойду вниз. Чего им опять нужно?

Абунин послушал гулкие шаги Анфимова по качающейся рыбине и снова окунул глаза в бинокль. Яхта уже подошла близко, и был виден хозяин-итальянец в своем чудовищном кепи и теперь, кажется, в майке и брюках, кто-то еще в рубке, но блики на стеклах мешали разглядеть лицо. Описав циркуляцию, яхта поравнялась с "Альбатросом", еле ползущим на пяти узлах, и плавно стала подвигаться ближе.

Анфимов и несколько моряков, свободных от вахты, подошли к борту у торпедных аппаратов. Когда дистанция между бортами сократилась до двух-трех метров, Анфимов крикнул:"Прошу отойти на безопасное расстояние! В противном случае..."

Он не договорил. Сверху, с великолепной точки обзора, Абунин заметил сидящего на корточках за бортиком рубки грузного мужчину с автоматом у груди и резко, без вздоха, вонзил в воздух, наполненный шумом винтов яхты, высокий горловой крик:

- Тр-ревога! Спасайтесь, товарищ ко...

И тоже не договорил. Снизу ударила автоматная очередь. Что-то перехватило горло, рот жадно попытался схватить горячего, еще недавно такого противного воздуха, но тут сзади словно свалили на него стальную плиту, и Абунин тихо, беззвучно упал ничком на теплые, пахнущие сосной рыбины.

Палуба яхты мгновенно наполнилась людьми в масках. Три багра почти одновременно вцепились в стальные леера "Альбатроса" и по-абордажному притянули более легкую яхту к кораблю.

- Вах-цер! Боевая тревога! - бросил вверх, в рубку, крик Анфимов и тут же отлетел, впечатался спиной в борт надстройки.

Ему в грудь смотрел ствол автомата.

Нечто огромное, больше похожее на йети, снежного человека, чем на человека вообще, по-слоновьи грузно перелетело через леера "Альбатроса", в два гигантских прыжка оказалось у кормовой артбашни и начало легко, как пушинки, швырять на борт яхты пятидесятикилограммовые мешки.

В вонючем, забитом выхлопными газами яхты воздухе клекнул, забился звонком сигнал боевой тревоги.

- Быстрее, Сосо! - заорала маска, держащая на прицеле Анфимова, и тут же гаркнула ему в лицо: - Где остальные мешки?