Изменить стиль страницы

— Ну и дает, однако же, наше Высочество, — разочарованно протянул Длиннорукий. — Привел к себе на ночь глядя молодую девку — и разговорами потчует. — Князь подлил себе и Соловью еще водки. — Ну и о чем же таком они говорили?

Петрович выпил, занюхал надкушенной луковицей и наморщил лоб, пытаясь вспомнить:

— Говорила-то больше та девица. И такую околесицу несла, что у меня аж уши завяли. Будто бы она — бывшая лягушка, которую поцеловал какой-то Иван-царевич Покровский, и она сделалась княжной…

— Что? — вскочил Длиннорукий как ошпаренный, едва не опрокинув кувшин с остатками водки. — Я должен немедля передать об этом в Белую Пущу!

— Да они ж тебя засмеют, — хмыкнул Петрович. — Скажут, совсем с крыши князь съехал, уже всякие сказки рассказывает.

— Это не сказки, — стукнул Длиннорукий кружкой по столу, — а самая истинная правда!

— A я чего-то припоминаю, — почесал задницу Петрович. — Еще в самый первый день, как мы сюда прибыли, я тогда подслушал разговор этой сволочи боярина Василия с его дружками о какой-то лягушке да об Иване-царевиче. Стало быть, все это и впрямь не сказки?

Князь внезапно успокоился:

— A правда, куда торопиться? Завтра с утра на свежую голову все и передам. Ну и что еще твоя княжна рассказывала?

— A я больше ничего не услышал, — горестно вздохнул Петрович. — Тут на меня снова тот изверг набросился!

— Какой еще изверг?

— Да кот, чтоб ему пусто было!

— Опять кот, — проворчал Длиннорукий. — Тебе, братец, пить меньше надо. Или больше закусывать.

— Вы мне никто не верите! — взвизгнул Петрович. — A он меня, сука, снова цапнул! — И Соловей, задрав штанину, продемонстрировал совсем свежую царапину на правой ноге.

Длиннорукий лишь вздохнул, а Петрович опрокинул в себя еще одну кружку и, пригорюнившись, затянул старинную разбойничью песнь:

— Эх, на царь-городской на дороженьке
На телегах богатеи ездиют,
Со колесами да позолоченными,
Да с серебряными бубенчиками.
Едут мироеды-грабители,
Бедного люда угнетатели,
В шубах с воротниками бебряными,
C золотыми перстнями, с побрякушками.
A мы, да удалые разбойнички,
Их пограбим, заберем бубенчики,
Да шубы дорогие с побрякушками,
A самих перережем, грабителей,
Трудового народа угнетателей…

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Грендель вел Дубова по узкой тропинке. Уже рассвело, и Василий с немалым интересом поглядывал на окрестные болота, которые теперь не казались столь зловещими и враждебными, как в утро того памятного октябрьского дня, когда они волчьими тропами пробирались в Белую Пущу по душу князя Григория. И хотя с Гренделя было снято заклятие, бывший оборотень сохранял кое-какие способности и повадки волка. Вот и сейчас он то и дело поводил носом и как будто ощущал некую опасность.

— Надобно поостеречься, — наконец сказал он своему спутнику.

— A что, здесь опасная трясина? — забеспокоился Василий. — Или опять змеи?

— Хуже. Чую дух чужого человека.

— Может быть, Ивана-царевича? A то и самой Марфы!

Грендель ничего не ответил и двинулся быстрее, продолжая то и дело прислушиваться и принюхиваться.

Вскоре путники вышли к равнине, расчерченной канавками и «грядками», но с противоположной стороны, нежели накануне Покровский.

— До памятного знака здесь напрямую не доберешься, — пояснил Грендель. — Пройдем по соседней «грядке» и попробуем разглядеть, что там и как.

Однако не успели они сделать и нескольких шагов, как сзади раздался грубый окрик:

— Стоять и не двигаться!

Дубов оглянулся — в самом начале «грядки», по-гестаповски расставив ноги, стоял здоровенный наемник с «калашниковым» наперевес.

— Бежим, — шепнул Грендель. — Эта «грядка» сквозная.

— Бесполезно, — ответил Василий, — он нас просто пристрелит. — И, обращаясь к наемнику, громко спросил: — В чем дело, товарищ?

— Тамбовский волк тебе товарищ! — злобно выкрикнул наемник. — Стоять и не рыпаться! Идти за мной! Шаг вправо, шаг влево — стреляю!

— Извините, гражданин наемник, — с трудом вклинился в содержательную речь боярин Василий, — но как нам идти за вами, если вы велели стоять и не рыпаться?

Наемник попытался задуматься, но тут Грендель, не открывая рта, негромко, но грозно зарычал по-волчьи. Даже Василий от неожиданности вздрогнул, а наемник заозирался, попятился и, поскользнувшись о сырой лишайник, бултыхнулся в канавку.

Василий бросился было на помощь, но Грендель его остановил:

— Тут мелко, не утонет.

Дубов однако же наклонился и поднял автомат, зацепившийся за кустик. Стоявший почти по пояс в холодной воде наемник в бессильной злобе наблюдал, как Василий отсоединил магазин от автомата и разбросал патроны по канавке. Затем туда последовал и сам «калашников».

— Ну и что будем с ним делать? — обратился Дубов к Гренделю, завершив акт разоружения. — C собой тащить — много мороки.

— Загрызть, и дело с концом, — предложил Грендель. Наемник, не знавший, что добросердечный экс-оборотень никого толком не загрыз даже в бытность полуволком-получеловеком, дико заверещал и, вскарабкавшись на параллельную грядку, очень резво побежал прочь.

— Любопытненько, — пробормотал Василий, поднимая с земли небольшой предмет, оказавшийся записной книжкой. — Надо бы изучить…

Поскольку книжка не имела алфавитного указателя, то имена, адреса и телефоны были записаны, так сказать, в порядке поступления и ярко отражали биографию обладателя книжки за последние несколько лет: Тбилиси, Баку, Вильнюс, Рига, Тирасполь, Москва, Сухуми, затем Кислоярск, Старгород-Придурильский — этапы большого, но бесславного пути.

На одной из последних страниц Василий увидел стихотворные строчки с примечанием «Поется на мотив „Надежды“». Песня начиналась так:

«Светит наша красная звезда.
Не надейтесь — мы еще живые
И в крови потопим города,
Чтоб жила единая Россия.
Нынче будем боженьку молить,
Дал бы сил на мятежи и встряски
И помог Державу возродить
От Финляндских скал и до Аляски…»

Дубов брезгливо перевернул страницу — и наткнулся на несколько знакомых имен, записанных в столбик:

Боярин Василий.
Беовульф.
Грендель.
Чумичка.
Надежда.

Дедуктивная мысль сыщика Дубова незамедлительно заработала: «Так-так, что могло объединить эти пять имен в записной книжке наемника? Можно допустить, что у него или у его шефа Мыльника имеются свои счеты к детективу Василию Дубову, но причем тогда тут боярин Василий? Постойте-постойте, а сам ли он это писал?»

Василий перевернул страницу назад:

«…И чечен сумеем затопить
Кровью молдаван и прибалтийцев…»

Дубов попытался мысленно пропеть эти слова на мелодию одной из своих любимых песен и тут же с отвращением перевернул страницу вперед. Почерк полностью совпадал.

«Скорее всего, он записывал имена под чью-то диктовку. Но под чью? — Василий еще раз внимательно просмотрел список. — Если меня он записал как боярина Василия, то отчего тогда и Надя не значится как паж Перси? И причем тут Беовульф, Грендель и Чумичка?»

От размышлений его оторвал голос Гренделя, который все это время изучал оконечность тупиковой «грядки», до которой напрямую было бы рукой подать — через канавку.