Два часа сна, душ, бритье, чашка крепкого чая вернули старшему следователю Виктору Борисовичу Скорику ощущение свежести, молодости. Ощущение это подкреплялось мыслью, что он хорошо одет - ладный костюм, светло-сиреневая сорочка, галстук в тон к костюму и носкам и до зеркального блеска начищенные туфли. Закинув ногу на ногу, он сидел перед Щербой, иногда поглядывая на носок туфля, на котором сиял лучик света, падавший от верхней лампы. В кабинете Щербы почти всегда горел свет - окна комнаты выходили в дворовой колодец, от этого было сумеречно. Щерба с завистью и некоторой снисходительностью относился к любви Скорика к одежде, со старческой грубостью понимая, что сам он к одежде безразличен, вспоминая при этом однажды сказанное Скориком: "Хорошо одетый человек чувствует себя независимей". Хотел возразить тогда, что независимость, мол, исходит не от одежды, но смолчал, подумал: "А может, он прав?.."
- Так что там, Виктор Борисович?
- Солдат не поладил с девчонкой, придушил, поджег квартиру. Я передал дело в военную прокуратуру. Пусть занимаются.
- Правильно. Это их компетенция, у нас своих забот полон рот.
Скорик насторожился, спросил:
- Что случилось в музее?
Щерба кратко рассказал, затем добавил:
- Вас это не касается. Для вас другое припасено. Дело по убийству в Борщово суд вернул на доследование. Я как чувствовал. Берите его и доводите до ума, Виктор Борисович.
Это было самое неприятное, лучше самому вести с начала и до суда какое-нибудь дело, нежели "вытаскивать" чужое, когда кто-то запорол его.
Щерба открыл сейф, достал два тома.
- Вот оно, - протянул Скорику. - Не тяните, начальство торопит.
- Чего уж тут, - погрустнел Скорик.
Щерба сделал вид, что не заметил этого, чтобы подсластить пилюлю, сказал:
- Можете все отложить, займитесь только этим, я не буду вас дергать, - он по опыту знал, как противно штопать чьи-то дырявые носки...
Скорик и Паскалова занимали один кабинет на двоих. Столы их стояли напротив. Сперва он приглядывался к молчаливой Паскаловой, оценивая ее, как человека и работника. Со временем удовлетворенно привык к ее неразговорчивости, к отсутствию даже малого намека на заискивание. Дела поначалу Щерба давал ей несложные: бытовые кражи, хулиганства, примитивные хищения. Вела и завершала она их без суеты и дерганий, не стеснялась посоветоваться. И сложились постепенно ровные хорошие отношения...
Паскаловой в кабинете не было. Он сел за стол, раскрыл дело, стал читать. Суть была внешне проста: в лесу, в пятнадцати километрах от райцентра Рубежный был найден труп продавщицы магазина села Борщово двадцатипятилетней Ольги Земской. Подозрение пало на некоего Владимира Лаптева, когда-то жившего в Борщове, а затем перебравшегося в областной центр, где он работал бортмехаником в авиаотряде. Дело вел молодой следователь из районной прокуратуры. Листая страницу за страницей, Скорик то и дело натыкался на следовательские промахи. Например, вместо результатов измерений, сделанных на месте происшествия, вместо указания точек отсчета и направления по отношению к сторонам света от объекта-ориентира пестрили слова "слева", "справа", "вблизи", "подальше". При допросах Лаптева следователь, желая показать, что ему якобы "все известно", фантазировал, подробно излагая Лаптеву, "как он совершал убийство". Высказанные эти "предположения" Лаптев умышленно ввел в свое "признание" в виде "деталей", услышанных от следователя, а в суде изменил свои показания, чем и скомпрометировал всю версию обвинения в целом, и дело вернули на доследование...
Закончив общее ознакомление, Скорик принялся читать повторно, уже останавливаясь на мелочах, деталях, делая выписки в свой блокнот...
Джума Агрба рылся в архивах, в картотеке, разыскивая аналоги случившегося. Он успел заскочить домой пообедать, навернул две тарелки любимых свиных щей, к которым его пристрастила на свою голову жена-украинка. "Свинина дорогая нынче, - ворчала она, когда он требовал щи. - Постными тоже не отравишься", - но уступала. После щей он съел большой кусок вареного мяса, запил бутылкой пива, закурил, сказал, что, возможно, придет поздно, так что детей купать придется завтра, и, дымя сигаретой, вышел из дому...
Сейчас, чувствуя легкую приятную отрыжку, он копался в бумагах и делал выписки. Отыскал четыре заслуживающих внимания случая: 1. Ограбление квартиры известного врача, взяты в основном изделия из серебра и золота. Преступников было двое, отбывают наказание в "пятидесятке". 2. Ограбление комиссионного. Украдены фарфоровые изделия Кузнецовского завода - редкая ваза и дорогие детские фарфоровые игрушки. Больше ничего. Преступники не разысканы. 3. Ограбление квартиры художника-реставратора. Преступник один. Отбывал наказание, педераст, убит в зоне из ревности. Похитил миниатюрный на две персоны Корниловский сервиз "Эгоист" - поднос, две чашки, два блюда, сахарницу. 4. Ограблен старик-пенсионер. Знаток и собиратель, нумизмат и филателист. Украдены ценные коллекции монет, десять кляссеров и коллекция старорусских орденов. Похититель Александр Андрусов.
"Проверить, сидят ли еще те двое в "пятидесятке" и что поделывает Андрусов, - подумал Джума. - Все четыре ограбления явно заказные. Брали из квартиры только это. Наводчики и заказчики установлены не были.
Джума понимал, что если что-то похищено в музее из отдела рукописей, искать будет невероятно сложно; если же хищение совершено из запасников, где хранятся старинный фарфор, часы, сабли, мечи, кремневые ружья, то искать надо среди коллекционеров, в антикварном магазине. Паскалова полагает, что пронести эти крупные предметы мимо вахтерши, дескать, немыслимо. Но Джума по опыту знал: всякое бывает.
Он снял трубку, позвонил, ответил мужской голос:
- Майор Бромберг слушает.
- Привет, Алик. Это Агрба.
- Узнаю.
- Два вопроса.
- Начинай с первого.
- Дело об ограблении профессора-гинеколога помнишь? Взяли тогда двоих. Где они?
- А второй вопрос?
- Ограбление нумизмата и филателиста, по делу проходил Александр Андрусов.