у моста, за которым есть остров,

нас, еще настоящих.

23 июня 2002

Мотив

Лампу выключить, мгновенья

дня мелькнут под потолком.

Серый страх исчезновенья

мне доподлинно знаком.

В доме, заживо померкшем,

так измучиться душе,

чтоб завидовать умершим,

страх осилившим уже.

День, как тело, обезболить,

все забыть, вдохнуть покой,

чтоб вот так себе позволить

стих невзрачный, никакой.

1 июля 2002

* * *

День многодолгий,

длящийся нещадно,

солнечно, чадно.

Вон летит махаон,

врачеватель соцветий,

навевающих сон.

Зеленоколкий

куст-шиповник в клети

бликов, как в меди.

Пес празднобродный

у корней и скрипы

дерева липы.

Лучник выйдет на двор

и стрелою сиянье

расстреляет в упор.

Замри, свободный

узник ожиданья,

как изваянье.

Там тонет старец

с мифами тридцатых

в своих развратах.

Он растлитель (в поддых

нам - молочницу славит)

воинов молодых.

Топыря палец,

он ее буравит,

сейчас заправит.

Медленье роста,

привыканье к людям,

коими будем.

В мутной банке мальки.

Чувства, кроме томленья,

мне еще велики,

не жалят остро.

Жажда жизнетленья

ждет утоленья.

Дыша поодоль,

чует дрожь добычи.

Я слышу кличи.

Нет отца, чтоб плечо

мне подставил, - он с битвы

не вернулся еще,

с дальней охоты ль.

Мать, где плачут ритмы

твоей молитвы?

10 июля 2002

Три восьмистишья

Люблю появление ткани...

О.М.

1.

Сознанье брось, но резко, на охват

предмета целиком или событья,

пусть мозг увидит все, огнем объят

ночным и вспыхнув нитями наитья.

Объемен человек и зверь не плоск,

они бегут из кубиков и клеток.

Гори, воздухоплавательный мозг,

им озаряя местность напоследок.

2.

Стопа к стопе, в колодки уперев

себя, в наклоне мускульно-растущем,

бегун весь круговой трибуны рев

опережает в сбывшемся грядущем.

И лишь когда он ленточку порвет,

его догонит страх, но не успеет

на торжество свое, - небесный свод

над беглым победителем синеет.

3.

А по тому - "слова, слова, слова..."

твердившему, который медлил, зная,

что только опрометчивость права,

пусть вспыхнет по нему тьма грозовая.

Когда бы знала молния, что гром

за нею следом вломится, не стала б

расписываться огненным пером

в крушенье, на одной из верхних палуб.

16 июля 2002

Ахилл

1.

Как бы ни было точно

и со всеми подряд,

но бессмысленно то, что

боги творят.

Друг дорогой, прости, я

жив, а с тобой беда.

Плакала моя Фтия,

не доскачешь туда.

Рок тебя грубо спешил

в чужелюдном краю.

Жизнью твоей я тешил

надежду свою:

думал, обнимешь сына

моего и отца.

Но, дорогой, пустынна

смерть. Без лица.

Путь мой расчислен.

Я ли его мощу?

Подвиг мести бессмыслен.

Потому отомщу.

2.

- Ксанф, ты в битве не покинь,

меня, конь,

посреди в слезах не стань,

если тень

на меня падет и стынь

на огонь

хлынет, - я не Трое дань

в смертный день.

- Я не дам тебе пропасть,

воин, кость

меня вывезет, и честь,

только пусть

ты уж знаешь: эту страсть

или злость

впрямь одернет смерти весть.

В этом грусть.

- Это, конь, не наших воль

смерти даль,

пастушонка ли свирель,

битвы пыль,

не твоя забота, боль,

и печаль.

Ксанф, давай не канитель,

гибель - гиль.

3.

Еще собою смерть давилась

и жены голосили все истошней,

когда богиня Легкости явилась

ему, и воздух стал ясней и тоньше.

Еще Патрокла тело умащали

амброзией и нектаром из чаши,

когда сняла с него покров печали

богиня Легкости легчайшей.

И только ветерок, сорвавшись с моря,

летел в своем невидимом плаще.

Ни чувства мести, злобы или горя

в нем не было, ни чувства вообще.

И кони, чуя нового возницу,

уж тронулись на поприще свое,

и на ходу он впрыгнул в колесницу,

и ясеневое сжал копье.

20 июля 2002

Кронштадтские строки

М.Городинскому

Из камышей щербатой полосой,

всегда чуть в дымке и левее центра,

в заливе зацветающем, лесой

подергивающем - плацента

от жизни к смерти и рыбак босой,

мерещится мне (отмели тонки:

июнь, за ним июль, темнее - август;

с вечерним часом, с приступом тоски

густеет слово, посмотри, я прав: густ

его замес) Кронштадт. Конец строки.

Нарисовать - крошится карандаш

поблекший день и души тех, чей впитан

взгляд в моренебо вылинявших пряж,

таким необитанием испытан,

что горизонтом стал. И сдался: ваш.

Так и творится мир. Из ничего.

И вот он, посмотри, как на ладони.

Ему упорство глаз причинено,

чтоб он возник. Прозрачные в бидоне

снуют уловки. Поздно и темно.

А ночью вздрогнет малое дитя.

Так, испугавшись собственного роста,

выныривают из небытия.

И проступает утра узкий остров

за папиросной прописью дождя.

Там сборы протрубит военный рог,

паром впотьмах отчалит, бык, юпитер...

Бездарность, я отбыл наш общий срок,

и если были слезы - ветер вытер.

Вот я иду, творец кронштадтских строк.

В расположенье павших желудей

срываются десантники из кроны,

прошелестев сквозь ветви (золотей,

как ордена, кокарды и погоны

на офицерах воинских частей,

разрозненная осень!) Я иду

и с острова смотрю на город в дымке,

вернувшись к непочатому труду,

задолго до существенной поимки

меня в метафорическом саду.

25 сентября 2002

* * *

День дожизненный безделья,

солнце лишнее пылит,

слабость райская, апрелья,

золотые кегли, келья,

горло медленно болит,

спит растенье не проснется,

но, затеплясь у корней

и взветвясь, огонь займется,

я не знал, что обернется

жизнь привязанностью к ней,

что, дыханием согрета,

по углам себя тая,

как дворцовая карета,

ахнет комната от света,

незнакомната твоя,

что душа, как гость, нагрянет,

наделит собой жилье,

что под вечер жизнь устанет

жить, что вовсе перестанет,

что обыщешься ее,