– Ешь – не хочу, хочу – не ешь, – сострил дядя Авес.
– Выйдем, Сева Иванович, – оказал отец.
– Зачем?
– Покурим.
– Я некурящий. У меня легкие никудышные.
– Ничего, пара затяжек не повредит.
– Не хочу курить. Я спать хочу.
Дядя Авес стал снимать сапоги, 'но отец вежливо взял его под локоть. Вернулись они очень скоро. Сонного вида у дяди Авеса как не бывало. Дядя был взъерошен и возбужден. Одно ухо у него горело. Не говоря ни слова, дядя полез под кровать за своим чемоданом.
– Ты куда? – взволновалась мать.
Дядя Авес раскрыл чемодан и стал заталкивать туда свои вещи.
– Ты что с ним сделал? – закричала мать.
– То, что надо, – ответил отец, снимая толстые трофейные ботинки.
Затем он разделся и лег на кровать, отвернувшись к стене.
– Харя! – вдруг выкрикнул дядя Авес. – Подумаешь! Кто ты есть? У меня все части еле пришиты, а он по уху! Кто ты такой? Ну, кто ты такой? Нужен мне твой дом паршивый? Подавись им!
Дядя схватил чемодан и поволок его к выходу.
– Сева! – кинулась мать.
Но дядя Авес вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Мать побежала за ним. Вернулись они через полчаса. Дядя Авес ворча стал распаковывать чемодан.
– Хочешь, чтобы было все по-хорошему, река Хунцы, чтобы лес и станция была, а за это по уху бьют и из дому гонят.
Проснувшись ночью, я услышал тихий разговор, доносившийся из комнаты родителей. Разговор шел о дяде Авесе.
– Летчик, три раза горел, а ума – на копейку. Учит ребят всяким гадостям. Могилу хотел раскопать… Связался с бухгалтером… подбивает его. Что у тебя с ним было?
– Ничего… чай ходил пить…
– Хватит… отходил…
– Я ему так и сказала…
– Это все Севка! Придурковатый какой-то.
– Как ты не поймешь… Счастье какое… И муж, и брат в один год из мертвых воскресли… Конечно, он немного странный, но ты уж прости его. Он ведь мой брат….
Я думал, что после вчерашних событий дядя Авес будет дуться целую неделю, но ошибся. Дядя встал в бодром настроении, надел свои галифе и, напевая «Потому, потому что мы пилоты…» отправился во двор умываться.
– Слей мне, – попросил он.
Я взял ведро, кружку и вышел вслед за дядей. Авес Чивонави козлом скакал по двору.
– Давай, давай и ты! Нечего лениться! В здоровом теле – здоровый дух.
Я старался не смотреть на дядино «здоровое» тело.
Сделав зарядку, Авес Чивонави смочил себе лицо и грудь, покрытую жиденькими волосами, и стал бодро вытираться.
– Не вешай нос, трюфель, понял? Ничего у него не выйдет! А не то уйдем все к Абраму. Видал, какой домище? Ишь, моду взял… по уху…
Авес осторожно потрогал ухо и затрусил к дому, хлопая галифе. Навстречу ему вышел сонный Вад.
– Выспался, трюфель? Фрица откапывать пойдем?
Вад открыл рот, но оттуда послышалось лишь клокотание. Что-то наподобие «Кр-р-р».
– Смажь постным маслом, – посоветовал дядя. – Очень помотает.
Подготовка к переезду шла полным ходом. Отец привез доски и принялся сколачивать из них ящики. Нам на личные нужды он выделил старый фанерный чемодан.
– Все, что сюда войдет – возьмем. Что не войдет – бросьте. И так полно всякой дряни.
Этот-то чемодан и навел нас на мысль о побеге. Раз все будет при нас – значит, достаточно перенести чемодан на другую платформу, и прости-прощай Утиное.
Мы долго спорили: поделиться этой мыслью с дядей Авесом или нет, но потом решили не говорить ему ничего, потому что, хоть он и малый свой в доску, но взрослый, а взрослым особенно доверять нельзя.
Мы тщательно продумали, чем набить этот чемодан. Прежде всего надо положить порох, тол, несколько фаустпатронов и обязательно петарды. Ведь мы удерем в местность, где войны не было, а значит, эти штуки должны цениться на вес золота. Пацаны, которые приезжали к нам из других мест, прямо трусились при виде этого богатства. Они сдуру отдавали за него школьные портфели, чернильницы и даже общие тетради. Они вроде бы становились безумными: не надо им ничего, лишь бы взрывать, взрывать, взрывать…
На случай, если отец вздумает заглянуть в чемодан, мы замаскировали всю эту штуку тряпьем, книгами, школьными принадлежностями. Я продал на базаре три ведра картошки с минного поля, и у нас оказалось немного денег.
Не готовился к переезду один дядя Авес. Он серьезно взялся за дело. Целыми днями дядя просиживал в банке, мешая бухгалтеру работать, а вечером тащил его на станцию, в буфет.
Однажды, покупая отцу папиросы, я услышал, о чем они там разговаривают.
Буфет, бывший угольный склад, находился рядом со станцией.
Дядю я увидел сразу же, как только вошел. Они с бухгалтером сидели на бочках возле двери. Дядя сидел верхом и очень напоминал кавалериста. Он размахивал вилкой, как саблей.
– Трюфель ты! – кричал красный и взъерошенный Авес. – Он ее увозит насильно! Телок ты, а не мужик! Я три раза сгорал в самолете! На мне все тело чужое! И то я не побоялся, плюнул ему в харю его краснорожую!
Бухгалтер сгонял с бледного лица ребром ладони пот и бормотал:
– Не умею я драться… Еще синяк поставит, а у меня клиенты… Я лучше напишу жалобу в уличком.
– Напиши! Только обязательно напиши! Пусть его поразбирают, река Хунцы!
Я думал, они треплются, но вскоре на имя отца пришла повестка с приказом явиться в уличком такого-то числа, во столько-то, имея при себе паспорт, военный билет и запас продуктов на три дня уличком пользовался бланками военного комиссариата. Повестка так и начиналась:
Явиться в военный комиссариат (зачеркнуто), уличком». На месте подписи «Военный комиссар А. Винников» стоял крестик, так как председатель уличкома бабка Василиса, по-уличному Дранакошка, была неграмотной.
Отец долго изумленно рассматривал повестку, а потом перешел улицу (уличком располагался напротив нас, а чтобы опустить повестку в почтовый ящик, Дранакошке пришлось протопать три квартала), постучал в вечно закрытые ставни председателя уличкома и крикнул:
– Ты что, совсем ошалела?
– Чавой-та? – вышла бабка Дранакошка и приставила ладонь к уху. Отец разорвал повестку, погрозил бабке кулаком и ушел.
Однако на следующее утро в нашу калитку постучался уличком в полном составе. Неграмотная Дранакошка жалась в хвосте, наверно, она и не понимала, что происходит. Заправляла всем секретарь уличкома, бойкая, нервная Катерина Приходько, по-уличному Злючка. Увидев целую толпу, отец удивленно опустил топор, которым забивал ящики.
– Ты чего ж это не являешься по вызову уличкома? – закричала Злючка, размахивая листом бумаги, на котором было крупно написано «Протокол №…» – Василиса, скажи ему!
– Ась! – навела на нее ухо Дранакошка.
– Ну-ка пошли, голубчик! Отвечать будешь перед уличным судом, за что жену свою истязаешь!
– Проваливайте, – оказал отец.
Злючка подняла левое колено и занесла слово «проваливайте» в протокол.
Члены уличкома, острые на язык бабы, за то их и избрали, загалдели все разом. Получилось гудение, как на толкучке.
Отец подошел к Рексу и стал отстегивать ошейник. Возле калитки создалась очередь, которая исчезла очень быстро. Но заседание уличкома продолжалось за плетнем. Об этом можно было судить по нервным выкрикам:
– Кулак!
– Пленный!
Были и такие выкрики, которые неудобно здесь приводить. Их, наверно, не записала даже Злючка, которая строчила протокол, попеременно поднимая колени (я видел в щель).
– Постановили! – выкрикнула она примерно через час. – Гражданину Бородину разойтись с гражданкой Бородиной по причине истязания. В противном случае дело ·передать в народный суд! Пошли, бабоньки!
– Заходите еще. Рексом угощу! – крикнул отец им вслед.
Но он недооценил силы уличкома. На следующий день к нам пришел участковый милиционер Григорий Иванович и очень долго разговаривал с отцом. Григорий Иванович был дядька добродушный и любил поговорить, но все-таки больше полутора часов он не разговаривал, а тут проговорил целых три, что свидетельствовало о важности дела.