Кондрат помолчал.

— Слышь! Там вокруг всякого народу… Синие, красные… Не поможешь?

— Сами разберётесь. Сумеешь?

— Да. То есть — ни с кем? Все сами?

— Ещё вопросы есть?

— Да нет, в общем-то. Этих, которых надобно…

— Не надобно. Обсуждали уже.

— Ну все. Лады. Меня на процедуры ща повезут.

— Кондрат, — сказал Старик, — есть личное пожелание. Несущественное.

— Слушаю тебя внимательно.

— Этих, которых надобно, их, подчёркиваю, не надобно. Совсем. А вот из этих двоих… Которые главные… Понял меня?

— Да.

— Вдруг так получится, что кто-то один из них… Или оба… Короче говоря, могли бы сгодиться. Мне лично. Но это только не в помеху основному делу. И в бизнес твой я не мешаюсь, и вообще. Так, пожелание.

— Передам, — пробурчал Кондрат. — Все. Приехали за мной. Пока, Тимка.

— Пока, Кондрат. Удачи.

Глава 55

Блокгауз

Дальше события развивались так.

Кондрат, несомненно разозлённый неприличным поведением ахметовских дружков, в разговоре с Фредди несколько спутал полученные директивы. Если с тобой беседуют на птичьем языке, да ты при этом ещё находишься в больничке, то вполне можно и ошибиться. Которых надобно, тех, понимаешь, уже не надобно, а кого не надобно, тех вынь да положь… Чего надобно? Почему не надобно? О чём, вообще, речь?

Тем более что двое, которых ныне не надобно, их и раньше не шибко было надобно — вроде бы, речь только о документах шла. И тогда ещё Кондрат решил, что кукиш вам, потому что документы — так, бумажки, пустая и никчёмная вещь, а живой человек намного полезнее на случай, если обещанные деловые переговоры застопорятся. Что же касается двоих главных, относительно которых прозвучала личная просьба, то просьба эта была не особо убедительной.

— Парня с девкой, — распорядился Кондрат, — живыми и здоровыми доставишь в Кандым. А этих сук — тебе отдаю. Можешь порвать. Два дня на все. Понял?

Фредди понял. На обе операции одновременно людей всё равно не хватало, где прячут американку с азером выяснить не удалось, поэтому сперва разберёмся с Солнечной улицей. Это нетрудно, так как местность разведана, в охране по большей части лопухи, а на ноже хоть кто-то да скажет, где искать.

Первым делом надо чем-нибудь занять красных, чтобы не путались в чужую разборку. У Фредди был разработан железный план.

Любимый народный герой Федор Сухов, товарищ Сухов, вполне обоснованно жаловался на сложность Востока. Будь он занят установлением Советской власти на Кавказе, весьма вероятно, что жалоба эта была бы ещё более обоснованной.

Демократию в регионе внедрили в начале девяностых, полагая, очевидно, что демократически выраженная воля большинства будет воспринята всеми, включая и проигравшее меньшинство, цивилизованно и спокойно. Такое странное заблуждение уже неоднократно аукалось в разных уголках России, потому что большинство лениво отбрёхивалось, что оно большинство по закону и понятиям, а меньшинство вопило на всех углах, что всех купили, все нарушили и надо переголосовывать.

Но исконно русский избиратель, будучи мудрым, тихим и православным, быстро успокаивался и возвращался к привычным для него делам, предоставляя правдоискательство профессиональным горлопанам, как правило — чуждой национальности.

Кавказский же электорат, сколь бы мудрым он ни являлся, никак нельзя назвать ни православным, ни тем более тихим. Приплюсуйте к этому избыток свободного времени, вызванный невиданной безработицей. И учтите, что кавказское волеизъявление традиционно базируется на взрывоопасной смеси из национальных, религиозных и клановых предпочтений.

Здесь следует обратить внимание на следующее. Только что состоявшиеся выборы президента России никакими беспорядками не сопровождались. Потому что и Эф Эф, и Зюганов, и Явлинский, и прочие для территории никогда не были своими. Потому что никаким словам в предвыборных программах территория совершенно справедливо не доверяла, твёрдо зная, что кинут в любом случае. Потому, наконец, что изменения в центральной власти отражались только на кадровом составе кремлёвской шушеры.

Совершенно другое дело — местные выборы. Возвышение одного из кланов могло привести — а в большинстве случаев и приводило — к серьёзным последствиям. Любой новый начальник в первую очередь зачищал милицейское и прокурорское руководство, потом начинал кадровую перетряску районных и прочих судов. Вскоре любой бандит из родственного «кому надо» клана мог спокойно перемещаться по центральным улицам, поплёвывая через губу, устраивать ночью фейерверки из личного «Калашникова» и увозить для совместной помывки в бане приглянувшуюся гурию из числа побеждённых. А попытавшегося вступиться за обиженных сперва по всем правилам метелили в ближайшем отделении, а поутру везли в суд, где он получал сколько положено за злостное хулиганство, сопротивление органам правопорядка, хранение наркотиков и так далее.

Надо сказать, что теперешний местный руководитель, выбранный примерно за полгода до описываемых событий и имеющий военную биографию, не спешил с переделом. Поэтому митинг протеста, стихийно собравшийся на следующий день после его выборов и не прекращавшийся с тех пор ни на минуту, проходил вяло и без эксцессов. Впрочем, на улице Красноармейской, перед зданием республиканского избиркома, находилось постоянно человек сто. Они уныло помахивали потрёпанными лозунгами — «Нас не запугаешь!», «Почём голоса?», «Требуем честных выборов!».

Около шести вечера, когда стемнело и уже не было видно ни протестующих, ни их плакатов, на Красноармейскую со стороны центра влетели заляпанные грязью «Жигули». Из машины выскочили люди в скрывающих лицо чёрных намордниках и открыли беглый огонь из автоматов. Один палил из пистолета, и его пули слегка зацепили троих — двух женщин и мужчину. Что же касается автоматных очередей, они, как ни странно, ушли в белый свет, как в копеечку.

Отстрелявшись, странные налётчики прыгнули в машину и исчезли.

Известие о невиданном побоище на Красноармейской, где специально нанятые местной властью головорезы расстреляли мирный митинг протеста, мгновенно облетело город.

Рассказывали о двадцати погибших, в том числе детях и стариках, о невероятном числе раненых, практически каждый видел собственными глазами грузовики с окровавленными трупами, летящие к городской свалке на предельной скорости, местный историк и демократ Рома передвигался по окраинам с мегафоном и призывал к самообороне, попутно сообщая населению леденящие факты про Варфоломеевскую ночь и Сицилийскую вечерню. Одновременно прошёл достоверный слух, что вооружённые до зубов добровольцы из черкесских и ногайских посёлков уже на подступах к городу.

Поэтому неудивительно, что сторонники действующей власти тоже не на шутку встревожились. На тёмных улицах появились суматошно передвигающиеся группы вооружённых людей. Стрельба могла начаться в любую минуту и в любом месте.

И она началась — беспорядочная, бессмысленная. Оттого ещё более страшная, под зарево занимающихся пожаров в разных концах города.

Собранные по сусекам, усиленные сотрудниками ФСБ и брошенные на наведение порядка милицейские группы растворились в ночи. Сделать они всё равно ничего не могли, во всяком случае до рассвета или до появления срочно вызванных армейских подразделений.

Фредди выждал час и дал отмашку.

О начале заварушки Ларри стало известно практически сразу. Угомонившегося наконец-то и уснувшего в кресле Платона он трогать не стал, а позвонил в Совет Безопасности, Хож-Ахмету. Тот был зол и неразговорчив.

— Чёрт знает, что происходит, — рявкнул в трубку Хож-Ахмет. — Скоты какие-то пальбу на площади устроили. Что? Да нет, ранили троих — и всё. Уже домой пошли, своими ногами. Сейчас телеобращение готовим, журналисты приехали. Народ надо успокоить, иначе что угодно может начаться. У вас тихо? По моим данным нормально все. Охрану предупреди на всякий случай. Мы никого послать не сможем, здесь только президентская охрана осталась, остальных в город направили. Звони, если что…