"Что теперь делать? - спрашивал он себя. - Кругом заставы, а народ от бесхлебья мрет! Наделал я своей поспешностью корявых дел. Эх!"

В горнице под каменными сводами гулко разносились шаги. Постепенно к Акинфию возвратилось спокойствие.

В полночь хозяина разбудил Щука: в умете на большом перепутье демидовские ватажники подкараулили и перехватили татищевского гонца с жалобой на Демидова.

Акинфий Никитич с помятым лицом поднялся с постели, накинул на плечи шубу и босой вышел в горницу. У порога, понурив всклокоченную голову, стоял бородатый мужик и мял в руках заячью ушанку. Завидя Демидова, мужик брякнулся на колени.

- Кто послал тебя? - грозно спросил Демидов.

- Невиновен я. По указу капитана...

- Разоблачить!

Щука с двумя дюжими холопами сорвал с мужика дырявую свитку, пимы, портки из крашенины. Гонец покорно лег на скамью, попросил жалобно:

- Родимые, бейте хушь не до смерти. Повинен, мой грех; семья оголодала; за пуд ржанины понес письмецо...

Акинфий сел в кресло; на холодном полу стыли ноги. Щука засучил рукава и сыромятным ремнем полосовал поверженного мужика. Тот закусил руку и молча переносил свирепое битье. На обожженном ветрами и морозами лице мужика недобрым огнем сверкали угрюмые глаза.

В сенях на нашести пропел поздний кочет. Избитого гонца схватили под руки и поволокли в терновку.

Прошло немало дней; январь стоял на исходе; о гонце не было ни слуху ни духу. Капитан после этого послал с доношениями еще двух гонцов, но и те словно в воду канули: как выехали из Уктуса, так и не вернулись...

В конце февраля по талому снегу на Каменный Пояс приехал исхудалый Никита Демидов. Когда возок остановился перед хоромами, Никита торопливо откинул полсть, вылез и, как был, в волчьей шубе, пошел прямо к заводу. У каменных амбаров под снежной порошей лежал ворох рогож.

- Для чего напасли? - ткнул костылем в рогожи Демидов.

За Никитой по пятам следовал вездесущий Щука; он угрюмо пробурчал:

- Бесхлебье донимает, господин. Народишко мрет, так мы в кули - и на погост. Сил наших нет...

Никита погладил поседевшую бороду, посмотрел вдаль:

- Так! Довоевались, сукины дети! Испороть бы тебя да Акинфия - за гордыню...

Старик вошел в литейную. В полутемном корпусе народ бродил тревожными тенями. Люди исхудали, обессилели, работа валилась из рук. Завидя хозяина, рабочие повеселели, поясно кланялись Никите. Хозяин покрикивал:

- Здорово, работнички! Что, натужно на бесхлебье-то?

- Натужно, - согласились литейщики, - до весны не дотянем, хозяин. Перемрем!

- Это еще как! Бог не выдаст - свинья не съест...

Демидов из литейной прошел в хоромы. В любимой стариком мрачной горенке поджидал отца Акинфий. Никита перешагнул порог, крикнул:

- Ну, натворил делов, горячая головушка?

Акинфий покорно потупил глаза:

- Натворил, батюшка, по своей гордыне.

- То-то, - удовлетворенно перевел дух Никита. - На сей раз спущаю, а вдругорядь берегись! Со вдовства, знать, кровь горячишь. Женить надо! Эх, женить! - Батька, постукивая костылем, прошел к креслу и, не скидывая дорожной шубы, сел. - Так. - Старик горестно отжал с бороды влагу. - Так!

Сын отошел к окну и ожидал, что будет. Демидов опустил на грудь голову, думал. Время шло томительно, за окном падал густой мокрый снег; в ближних конюшнях звонко ржали кони.

Старик решительно встал и крикнул - по хоромам прокатился его зычный голос:

- Гей, холопы, впрягай свежих коней!

- Да что ты, батюшка! Утомился, да и годы не те. Куда понесет тебя? изумленно уставился в отца Акинфий.

Отец пожевал сухими губами, стукнул костылем:

- Еду к капитану Татищеву!

Он торопливо пошел из горницы, запахивая на ходу шубу. По каменному переходу шмыгали стряпухи, ахали:

- Знать, залютовал старик. Не перекусив, опять мчит. Не быть бы беде. О-ох!

- С погремухами да с бубенчиками! - покрикивал с крыльца Никита. Он стоял, опершись на костыль, и властно поглядывал на ямщиков. - Да коней впрячь лихих. Чтобы знали: едет сам хозяин - Демидов!

На крыльцо вышел Акинфий: поблескивая серыми глазами, он подступил к отцу:

- Батюшка, от нас до конторы капитанишки всех будет восемьдесят, а то поболе верст. Останься...

- Еду! - решительно сказал старик. - Еду, не перечь. Люди мрут, час не терпит. Эй, чертоломы, убрать из-под амбаров рогожи. Жить будем, робить будем! - Демидов весело подмигнул черными глазами.

Щука торопил конюхов, а сам, поглядывая на хозяина, думал:

"Ну и бесище; ни дорога, ни сон, ни хворь - ничто не берет его!"

К расписным дугам подвязали говорливые погремки да бубенцы. Коней впрягли сильных, проворных. Никита покрепче запахнул шубу и завалился в сани.

- Шибчей гони, ямщики! - крикнул он голосисто, весело.

Тройка вихрем вынесла сани из Невьянска; полетели мимо леса да увалы, из-под копыт сыпался снег, да в ушах свистел ветер.

В Уктусе над заводом от пылающих домен - зарево. Звездная ночь тиха, над замерзшим прудом разносился стук обжимного молота. В рабочем поселке лежала тьма; перебрехивались псы; только в заводской конторе светились огоньки.

Начальник горных заводов, несмотря на позднее время, все еще работал. Много раз просыпалась кривоглазая стряпуха, сползала с полатей, заглядывала в скважину. Капитан сидел, наклонившись над столом, и писал. В полуночной тишине поскрипывало перо; сальные свечи светили тускло. Повздыхав, стряпуха отходила от двери и снова забиралась на полати; донимал зимний сон...

Сквозь дрему бабе послышались заливчатые бубенчики. Женщина открыла глаза, прислушалась:

"Никак, начальство едет, а может, беси кружат, чать будет около полуночи, петуны пока не пели".

В эту пору на поселке закричали полуночные петухи, а звон бубенцов да погремух не проходил, нарастал и катился все ближе и ближе...

"Уж не к нам ли едут?" - встревожилась стряпуха, откинула шубу и проворно слезла с полатей.

Капитан распахнул дверь и со свечой в руке стоял на пороге. Прислушиваясь, он спросил служанку:

- Кто может быть в такую позднюю пору? Не лихие ли люди?

- Что ты, батюшка, - торопливо перекрестилась стряпуха. - Пронеси и обереги нас, господи!