Мы не думаем, что все это можно объяснить (а тем более оправдать) ссылками на вообще невысокий уровень переводческого мастерства этого времени. После переводов Жуковского, Пушкина, Тютчева, Фета, А. К. Толстого и ряда других мастеров, накануне переводов Бунина, Брюсова, Анненского говорить о низкой переводческой культуре вообще оснований нет.

Перед нами не просто плохие переводы; перед нами определенная эстетическая система, в угоду которой и производится вся эта подмалевка. А в результате утрачивается точность содержания, ясность выражения, свобода поэтического дыхания; в результате Шекспир искажается до неузнаваемости, превращаясь в третьеразрядного поэта мещански-сентиментального толка.

5

Совершенно иное мы видим в переводе Б. Пастернака. Дело не только в том, что по своему поэтическому таланту и переводческому мастерству Пастернак в неизмеримой степени превосходит и Гербеля и Червинского. Дело не в том даже, что перевод Пастернака сам по себе большое поэтическое произведение, цельное и прочувствованное от начала до конца. Нас интересует иное: в какой мере в переводе Пастернака звучит Шекспир, как он прочитан переводчиком и преподнесен русскому читателю? Приводим этот перевод:

Измучась всем, я умереть хочу.

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли заткнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И прямодушье простотой слывет,

И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу трудно будет без меня.

Если Гербель и Червинский пересказали Шекспира на условно-поэтическом приукрашенном языке, то язык перевода Пастернака - это язык разговорно-просторечный, простой и резкий, откровенный и обнаженный. Содержание в узком смысле воспроизведено Пастернаком с достаточно большой близостью к оригиналу. Как уже было показано, перестановки стихов у него не очень значительны; изменение количества объектов также невелико - лишь в стихе 4; шекспировские антитезы соблюдены, иногда даже резко подчеркнуты, как, например, в стихах 4, 8, 11. В такой же степени соблюдены и ритмико-интонационные особенности - в частности, анафорическое "и", объединяющее все стихотворение в одно целое. Но учитывать надо не только это, а и многое другое, и прежде всего ключ, в котором звучит произведение. Оригинал же и перевод написаны в разном ключе, и ключ Пастернака, как только что было сказано, это ключ разговорно-просторечный, и это проявляется и в лексике, и в фразеологии, и в синтаксисе.

В эту тональность вводит уже первая строка: вместо глагола _утомиться_ или _устать_ дан более резкий по своей семантике синоним _измучиться_. Еще заметней это в дальнейшем: _тоска смотреть, мается, попадать впросак, лезет в свет, катится ко дну, ходу нет, заткнут рот_ - все эти слова и обороты никак не относятся к поэтическим. Показательно при этом то, что в оригинале дистанция между лексикой сонета и общелитературной английской (XVI века) значительно меньше, чем у Пастернака между лексикой его перевода и общелитературной русской XX века.

Это устремление к разговорно-просторечному тону проявляется и в некоторой замене шекспировских образов иными: вместо _достоинства, осужденного на нищету_ (стих 2), и _ничтожества, процветающего в блеске_ (стих 3), у Пастернака _мается бедняк_ и _шутя живется богачу_; вместо _позлащенных почестей, воздаваемых позорно_ (стих 5), - _наглость лезет в свет_; вместо _осужденного на молчание искусства_ (стих 9) - у Пастернака _мысли заткнут рот_.

В этом же направлении изменяется и синтаксис. Как мы уже говорили, у Шекспира все одиннадцать однородных распространенных дополнений зависят от одного глагола _видеть_. У Пастернака большинство дополнений превращается в инфинитивные предложения при общем для всех существительном тоска, имеющем здесь значение наречия. Такая конструкция (инфинитив при существительном эмоционального наполнения) имеет характер разговорно-просторечный {Ср., например, аналогичные конструкции: "Грех тебе так горько упрекать отца родного" (Пушкин - "Русалка"); "Страх и горе оставаться одному" (Л. Толстой - "Война и мир"), также имеющие характер разговорный.}, а многократное ее повторение еще более усиливает этот тон.

Такой же оттенок непринужденной разговорной речи придает и противительный союз да в последнем стихе ("_Да другу трудно будет без меня_").

Так от начала до конца проводит Б. Пастернак свое понимание тональности 66-го сонета - как тональности простой, непринужденной, разговорной, обыденной беседы с читателем, и надо сказать, что тон этот выдержан им блестяще. Но вряд ли этот тон адекватен шекспировскому; шекспировскую простоту Пастернак, пожалуй, гипертрофировал, хотя, повторяем, перевод его исключительно тонок, прочувствован и целен.

6

Если переводы Гербеля и Червинского ставят Шекспира на поэтические котурны, а перевод Пастернака выдержан в тонах обыденной речи, то переводы М. Чайковского и О. Румера (несмотря на разную степень мастерства) объединяют эти две противоречивые тенденции. Само собой разумеется, что такое объединение положительных результатов дать не может. Начнем с перевода Чайковского:

Томимый этим, к смерти я взываю;

Раз что живут заслуги в нищете,

Ничтожество ж, в весельи утопая,

Раз верность изменяет правоте,

Раз почести бесстыдство награждают,

Раз девственность вгоняется в разврат,

Раз совершенство злобно унижают,

Раз мощь хромые силы тормозят,

Раз произвол глумится над искусством,

Раз глупость знанья принимает вид,

Раз здравый смысл считается безумством,

Раз что добро в плену, а зло царит,

Я утомленный жаждал бы уйти,

Когда б тебя с собой мог унести!

Перевод М. Чайковского во многих отношениях является наиболее близким к оригиналу. Мы уже говорили, что это единственный перевод, в котором порядок следования стихов ни в чем не отклоняется от шекспировского. Точно так же в нем полностью сохранена анафора. Близок он к оригиналу и лексически: сохранены слова _этим_ в 1-м стихе, _нищета_ во 2-м, _веселье_ в 3-м, _хромые силы_ в 8-м, _произвол_ - в 9-м и т. д. Но близость эта - близость мнимая, это тот буквализм, который справедливо осужден и переводческой практикой и переводческой теорией. Этот буквализм приводит подчас к неясности: уже в первых словах - "томимый этим" - неясным остается местоимение, ибо содержание его раскроется ниже; в стихе 8 буквально воспроизведенное прилагательное делает сочетание "хромые силы" (а "силы" должны означать "власть") загадочным и темным. Впрочем, иногда Чайковский пренебрегает этой внешней точностью и становится на путь обычной переводческой неточности; так, в стихе 4 появляется отсутствующая у Шекспира _правота_, которой изменяет _верность_, в то время как в оригинале жертвой обмана становится как раз верность. В стихе 12 пропала мысль, что добро в плену у зла, а зло властвует над ним, и т. д. Преобладает все же стремление к внешней близости. Но при этом Чайковский игнорирует (или не замечает) разностильность отобранных им слов и оборотов, не видит шекспировских антитез, пренебрегает синтаксисом. Поэтому рядом с такими книжными словами и оборотами, как _томимый, взываю к смерти, глумится, зло царит, жаждал бы уйти_, употреблены просторечно-разговорные и сугубо прозаические _вгоняется в разврат, считается безумством, принимает вид_ и даже техническое _тормозят_. При общем высоком тоне перевода в нем десять раз повторяется анафорическое просторечное _раз_, причем два раза оно вдобавок архаизируется, принимая форму _раз что_. Совершенно не соответствует мелодике сонета тяжелая конструкция стихов 2 и 3. _Раз что живут заслуги в нищете, Ничтожество ж, в весельи утопая_, - здесь стих 3 как бы привязан к опущенному сказуемому _живет_, то есть теряет свою синтаксическую и ритмическую самостоятельность. Но если здесь хоть в какой-то мере антитеза еще чувствуется, то в стихах 10 и 11 она исчезла совсем.