Прежде, чем бежать с книгой в квинсовский музей, Нателе следовало связаться хотя бы со мной. Вот, мол, привезла библию, как теперь с нею быть? Твоя, мол, идея, — ты и решай! Дело даже не в библии. Предположим, что её не было и в помине. Или — что Натела её с собой не привезла. В любом случае ей надлежало связаться со мной! Вот, дескать, приехала! Не у меня ли она спрашивала на лестнице: Любишь, не любишь? Издевалась?!

— Я уверен, что нам надо оспорить этот дар! — заключил я вслух.

— Свяжись с адвокатом! — кивнул раввин. — А я поговорю с Ребе. И не мешало бы связаться ещё с прессой.

— Свяжемся! — пообещал я. — Ещё как свяжемся! Потому что, знаете… Даже нету слов! Очень нечутко с её стороны! Очень! Никто не имеет права действовать от имени народа без его мандата!

— Именно! — подхватил доктор. — Особенно — народа многострадального! За кого она нас принимает! Мы ведь уже в Америке!

Петхаинцы зашумели: За кого она, действительно, нас принимает?! Мы ведь, билив ми, уже не в Петхаине! Шумели долго, но, в конце концов, стали догадываться, что если сейчас же не укроются от духоты и жары, станут народом куда более многострадальным.

— Вернёмся в здание, — предложил раввин и пошёл впереди паствы. — И запомните: если она подойдёт к нам — молчать! Ни слова о книге!

— Правильно, ни слова! — шагал я рядом.

— Как же так?! — выпалила вдруг моя жена. — Вы что — с ума посходили?! Так же нельзя! Человек только что приехал, а мы… Надо хотя бы пригласить на обед, приласкать, пригреть… Или просто поговорить…

— Я приглашать не намерена! — отозвалась докторша.

— Я зову её к себе, — сказала жена.

— Меня там не будет! — пригрозила докторша.

— Меня тоже! — заявил я.

— Ты что — тоже спятил? — осведомилась у меня жена. — Что с тобой произошло? От жары? Я лично иду её разыскивать и приглашать к себе, а там кто из вас захочет, тот и придёт! — и, отделившись от многострадального народа, она скрылась в весёлой толпе разноцветных американцев.

Ошалевших от пищи, независимости и мексиканских ритмов.

33. Частный канал связи с небесами

Как и следовало ждать, Натела отказалась от приглашения. Сослалась на недомогание. Обещала пригласить всех к себе сама как только устроится с жильём. Устроилась скоро — и об обещании забыла.

Взамен она сделала то, чего никто из нас не ожидал. Прислала с прислуживавшей ей одесситкой Раей раввину чек на двадцать пять тысяч. И записку, в которой велела ему связаться с Пэнном для завершения переговоров о постройке грузинской синагоги в Квинсе или закупке здания. Сообщила ещё, что согласием о содействии властей она уже заручилась.

Это сообщение оказалось правдивым — так же, как действительным оказался присланный ею чек.

Через три месяца петхаинцы праздновали открытие собственной синагоги на Йеллоустон — и очень этим гордились.

На открытие пришли журналисты из телевидения, раввины из Квинса, Манхэттена, Бруклина и даже представители нью-йоркской мэрии. Каждому хотелось засвидетельствовать общеизвестное: Америка есть страна чудес, где у каждого, кто мыслит трезво, голова идёт кругом от счастья. И где для достижения максимума — частного канала связи с небесами — достаточно иметь минимум. Двадцать пять тысяч.

Не было на открытии только Элигуловой. Но она снова прислала деньги — теперь уже наличными. Для покрытия банкетных расходов.

34. Только Америка не отличается от остального мира

С ходом времени при упоминании Нателы петхаинцы стали проявлять признаки особого беспокойства. В зависимости от сопутствующих симптомов, такое беспокойство приписывают обычно либо жалости, либо совести.

Доктор — и тот признался, что испытываемое им счастье от успехов, выпавших в Америке на долю общины, оказалось бы полней, если бы нам удалось протоптать тропинку к роскошному особняку Нателы. В котором можно напороться на влиятельных людей. Признался он мне в этом по телефону после того, как увидел особняк изнутри.

Увидел же он его в телевизионной программе о новых эмигрантах, по ходу которой знаменитая Джессика Савич, тоже ныне покойная, рассказала зрителям о встрече с замечательной женщиной из Грузии, поселившейся в Квинсе среди родного народа и оказывающей этому народу посильную помощь.

Особняк понравился не только доктору, но он оказался единственным, кто, судя по виду Нателиного лица на экране, предположил, что, если она не хлещет водку или не занюхивается порошком, то, стало быть, серьёзно больна.

Глаза у неё изменились даже после Дня Независимости. Веки под зрачками обвисли и потемнели, а белки стали красными. Как если бы сочились кровью. Она поминутно прикладывала к глазам салфетку и извинялась, ссылаясь на лампу над телекамерой.

Интерьер её гостиной, однако, произвёл на петхаинцев такое сильное впечатление, что они категорически исключили возможность болезни и заключили, будто Натела пропивает бриллианты в бессонных оргиях с представителями тележурналистики. Тоже, по их мнению, отличавшимися нездоровым выражением лица.

Зависть, которую разбередила эта передача в сердцах петхаинцев, начисто изгнала оттуда завязавшееся было тёплое чувство к Элигуловой. Её стали обвинять уже и в американском лицемерии. Деньги на синагогу, так же, как и сам подарок музею, — это, дескать, дешёвый местный трюк во имя паблисити. А Джессика Савич — тоже с припухшими веками — это тайная развратница и, наверное, коммунистка! Нашла, мол, кого величать «замечательной женщиной из Грузии»!

А зачем, спрашивал я, Нателе это паблисити?

Те из петхаинцев, кто за ответом не отсылал меня к генералу Абасову в Москву, отвечали просто: А затем, что она выуживает себе новую жертву. Опять же из богатых, но тупых романтиков. Падких до прищуренных глаз и загадочных заявлений. Имели в виду её беседу с Савич.

Савич задала ей дежурный вопрос: Мучает ли ностальгия?

Только в той мере, ответила Элигулова, в какой она есть часть меланхолии.

Меланхолии, удивилась Савич, что вы хотите сказать?

Ностальгия, проговорила Натела и — верно — прищурила глаза, есть приступ меланхолии, то есть парализующей печали по поводу прощания с жизнью. С самою собой.

Прощания? — переспросила Савич.

Да, прощания, ответила Элигулова грудным голосом. Всякая жизнь состоит из череды прощаний, а у нас, у эмигрантов, одним таким долгим и мучительным приступом больше.

Савич снисходительно улыбнулась и сказала, что, хотя ответ не очень понятен, заниматься им дольше нету времени: «Осталось меньше минуты! Назовите нам быстро вашу героиню!»

Натела не поняла вопроса, и Савич подсказала: Кем бы вам хотелось быть, если бы вы, мол, были не самою собой? Маргарэт Тэтчер, Мартиной Навратиловой, Джейн Фондой, датской принцессой, кем?

Исабелой-Руфь, рассмеялась Натела, как умела смеяться раньше.

Кто такая Исабела-Руфь? — удивилась Савич.

У нас есть время? — ответила Натела.

Да, сказала Савич, двадцать секунд.

Натела вздохнула и хмыкнула: «Забудьте о ней!»

В отличие от Даварашвили, меня насторожил не вид Нателы. Насторожила её искренность. Она была слишком умна, чтобы честно делиться с публикой мыслями. Тем более такими, которые публику не устраивают.

Савич спросила, например: Что бы вы могли сказать об Америке?

И Натела ответила: Всё, что угодно! Америка — единственная страна, о которой можно говорить всякое, хорошее и дурное, и всё будет правдой. Потому что только Америка ничем не отличается от остального мира.

Никто из эмигрантов не рискнул бы врезать такое новой отчизне. Девяносто один процент населения которой, по статистике, объявленной в той же телепрограмме, лжёт ежедневно и, стало быть, желает слышать о себе именно ложь. Натела рискнула, и, следовательно, либо ей не с кем было общаться, либо ей всё уже было нипочём.

Эта передача состоялась в воскресный вечер. «Протоптать тропинку в роскошный особняк» я наметил себе в ближайший срок — во вторник. Понедельник приберёг для преодоления гордыни.