Однако запоздавшие пассажиры взяли зонтик штурмом и ворвались в брешь. Достопочтенный Илайджа Погрэм и Мартин после ожесточенной борьбы оказались рядом, как это могло бы случиться в партере лондонского театра, и целых четыре минуты Погрэм глотал большими кусками все, что ни попадалось под руку, жадно, как ворон. Покончив с необычайно затянувшимся на сей раз обедом, он обратился к Мартину и попросил его нимало не стесняться и говорить с ним совершенно свободно, ибо он спокоен, как подобает философу. Мартин был весьма рад это слышать, ибо он уже начал задумываться, не принадлежит ли мистер Погрэм к другой, школе республиканской философии, благородные афоризмы которой вырезаются ножом на теле учеников и пишутся не пером и чернилами, а смолой и перьями.

- Что вы думаете о моих соотечественниках, которые здесь присутствуют? - спросил Илайджа Погрэм.

- Очень приятные люди, - сказал Мартин.

Общество и в самом деле было приятное. Ни один из обедающих еще не произнес ни слова; каждый, как и всегда, старался поскорей набить себе желудок, и большинство решительно не умело вести себя за столом.

Достопочтенный Илайджа Погрэм посмотрел на Мартина, как бы говоря: "Вы этого не думаете, я знаю!" - и вскоре его мнение подтвердилось.

Напротив сидел один в высшей степени протабаченный джентльмен, у которого из остатков табака засыхавших вокруг рта и на подбородке, составилась даже целая борода - украшение, настолько распространенное здесь, что Мартин не обратил бы на него внимания, если б этот почтенный гражданин, стремясь уравнять себя в правах с новоприбывшими, не обсосал хорошенько свой нож и не воткнул его в масло как раз в ту минуту, когда Мартин брал себе от того же куска. Все это было проделано так неаппетитно, что стошнило бы даже мусорщика.

Когда Илаиджа Погрэм, для которого это было самым обыкновенным делом, увидел, что Мартин отставил тарелку, так и не взяв себе масла, он обрадовался и сказал:

- Ну, знаете ли, изумительно, до чего вы, англичане, ненавидите учреждения нашей страны!

- Честное слово, - воскликнул Мартин в свою очередь, - вы самая непонятная страна, какая существует на свете! Человек ведет себя положительно как свинья, - и это у вас называется "учреждением"!

- У нас нет времени приобретать манеры, - сказал Погрэм.

- Приобретать! - воскликнул Мартин. - Но речь идет не о том, чтобы непременно приобретать. Речь идет о том, чтобы не утратить врожденную вежливость дикаря и ту инстинктивную воспитанность, которая заставляет человека остерегаться, как бы не оскорбить другого и не внушить ему отвращения. Неужели этот человек не сумел бы вести себя лучше, если бы не считал, что очень хорошо и независимо быть скотом в мелочах, - как вы думаете?

- Он уроженец нашей страны и, конечно, сметлив и боек от природы, сказал мистер Погрэм.

- Так вот, заметьте, к чему это приводит, мистер Погрэм, - продолжал Мартин. - Большинство ваших соотечественников начинает с того, что упрямо пренебрегает мелкими правилами общежития, которые не имеют ничего общего с такими установлениями, как сословные традиции, нравы, обычаи, и не связаны с формой правления или особенностями страны, но требуются простой, естественной среди людей учтивостью. Вы поощряете их в этом, возмущаясь нападками на их невежливость, словно это лучшая черта национального характера. От несоблюдения мелких условностей они переходят к пренебрежению крупными обязательствами и отказываются платить долги. Что они могут делать в дальнейшем или от чего еще отрекутся, я не знаю; но всякий может видеть, если захочет, что это естественно должно последовать, что это неизбежный процесс развития, порочного в самом корне.

Мистер Погрэм был слишком большим философом, для того чтобы это понять, и они опять вышли на палубу, где мистер Погрэм занял свой прежний пост и жевал табак до тех пор, пока не впал в летаргическое состояние, граничившее с полной бесчувственностью.

После нескольких дней утомительного путешествия они снова подошли к той самой пристани, где Марк чуть было не остался в тот вечер, когда они уезжали в Эдем. Хозяин гостиницы, капитан Кеджик, стоял на пристани и очень удивился, увидев своих старых знакомцев.

- Что за черт! - воскликнул капитан. - Ну, я просто удивляюсь!

- Нельзя ли нам остановиться у вас до завтра, капитан? - спросил Мартин.

- Живите хоть целый год, если вздумается, - сухо ответил капитан. Только нашим не очень-то понравится, что вы вернулись.

- Не понравится, капитан? - переспросил Мартин.

- Они думали, что вы там останетесь, - отвечал Кеджик, качая головой. А вы их надули, не отрицайте. этого!

- Что вы хотите сказать этим? - воскликнул Мартин.

- Не надо было вам никого принимать, - сказал капитан. - Да, не надо бы!

- Любезный друг, - возразил Мартин, - разве я хотел кого-нибудь принимать? Разве это была моя затея? Не вы ли сами говорили, что меня начнут травить, как бешеную собаку, и угрожали мне всеми видами мести, если я их не приму?

- Этого я не знаю, - возразил капитан. - Но если наши вломятся в амбицию, то их ничем не уймешь, могу вам сказать!

И капитан пошел вместе с Марком позади Мартина и мистера Погрэма, которые отправились в "Национальный отель".

- Видите, мы все-таки вернулись живыми! - сказал Марк.

- Это совсем не то, чего я ожидал, - проворчал капитан. - Человек не имеет права на популярность, если не оправдывает ожиданий. Лучшие люди нашего общества не пошли бы к нему на прием, если бы знали это.

Ничто не могло смягчить упорства капитана, который обиделся на то, что оба они не умерли в Эдеме. Постояльцы в "Национальном отеле" были тоже оскорблены в своих лучших чувствах, но, к счастью, им некогда было особенно огорчаться, так как все вдруг решили наброситься на достопочтенного Погрэма и немедленно устроить ему прием.

Ужин в гостинице кончился до прибытия парохода, и потому Мартин, Марк и мистер Погрэм закусывали и пили чай втроем, когда явилась депутация, в составе шестерых постояльцев и одного крикливого юнца, чтобы объявить об этой чести.

- Сэр! - начал оратор депутации.

- Мистер Погрэм! - завопил крикливый юнец. Оратор, только тут вспомнив о присутствии крикливого мальчика, представил его: